Тихомирова настраивала себя исключительно на положительный исход, ведь, говорят, это — половина успеха. Она старалась отстраниться от всего дерьма, которое уже произошло и продолжало происходить в ее жизни. Она разговаривала с Ваней перед сном, представляя, что его голова лежит на соседней подушке, что он внимательно слушает, фирменно хмыкает, отвечает односложно. Верит… Вместе с ней верит, что все будет хорошо.

Узнать Ксюша должна была завтра, а сегодня… Сидела на работе, самоотверженно старалась сосредоточиться на важном… То и дело ловила себя на том, что начинает глупо улыбаться, представляя будущего маленького Бродяговича. Шустрого мальчика. Или бойкую девочку. А может… Эмбриона ведь два…

— Ксень, есть минута? — продолжая улыбаться, Ксюша подняла взгляд, в кабинет вошел Кирилл.

Обычно он вел себя уверено, вальяжно, не заботился о получении разрешения на то, чтобы войти, чтобы сесть… да хоть умостив пятую точку на столешницу, а тут… Нерешительно замялся у входа, дождался кивка, только потом дверь за собой закрыл, подошел… Сел с противоположной стороны стола, долго молчал.

Так долго, что Ксюша успела занервничать. Еле отогнала воспоминания о том злосчастном звонке, когда он тоже тянул…

— Что-то случилось, Кирюш? Опять Альбина?

Он же, кажется, даже не сразу вопрос расслышал, продолжал сидеть, нервно перебирая пальцами, глядя куда-то в сторону, в окно…

— А? — опомнился, моргнул пару раз… — Нет. С Альбиной все хорошо… Нормально, то есть. У нас вроде бы перемирие даже… На время может, но… Не знаю, в общем. Ты же меня не хочешь, — хмыкнул криво, по лицу ее рассеянным взглядом мазнул. — А она хочет, оказывается…

Ксюша не ответила. Нечего было сказать. Испытывать вину перед Прудким она давно перестала. В конце концов, реши Тихомирова притвориться, что он значит для нее что-то больше, чем друг, сделала бы еще хуже, не сомневалась в этом. Да и он… Не мальчик давно. Справится.

— Но что-то ведь произошло? — Ксюша чуть голову склонила. Знала Кира. Хорошо знала. Хуже Бродяги, конечно, но тоже ведь столько всего вместе пережили. И не свойственно ему такое поведение — взгляды задумчивые, беспокойство рук.

— Произошло… — сказал тихо, тот самый задумчивый взгляд на те самые беспокойные руки опустил, а потом уже на нее — прямо в глаза. — Я решил продать свою часть бизнеса, Ксень. Не хочу мучиться больше. Получу стартовый капитал, инвестирую, уйду из менеджмента, займусь чем-то… По миру поезжу, гоночную тачку возьму…

— Ты знаешь, что у меня нет сейчас денег, Кирилл, — она не спрашивала даже — констатировала просто. И разом к х*рам все спокойствие. — Я все наши с Ваней сбережения пустила в оборот. Ты знаешь это… Мне не за что сейчас выкупить у тебя…

— Возьмешь у папы…

* * *

Прошлое…

Ксюша стояла у большого окна их первой личной квартиры. Квартиры, с которой завтра предстояло съехать, потому что… Надо было рассчитаться с долгами, смириться с тем, что дело прогорело, встать, отряхнуться… И снова карабкаться. С самого низа. Втроем.

Ксюша любила эту квартиру. Невозможно сильно любила. Когда они с Ваней ее купили и впервые зашли в голые тогда еще стены — не смогла сдержать слезы. Тихомиров не понял, почему она так реагирует, а она радовалась за него. За детдомовского мальчика, который свил свое первое гнездо. Ей казалось, это невероятно важное жизненное достижение. И она с особым рвением занялась тем, чтобы гнездо это стало уютным. Год обустраивала… Все до мельчайших деталей своими руками или под личным контролем, а теперь…

Кто-то другой будет здесь жить. И наверняка все ее детали поначалу будут раздражать, а потом их элементарно упразднят. Потому что для кого-то это будет «вонь прошлых хозяев».

— Ты чего приуныла? — Ваня подошел тогда, скользнул ладонью поперек ее талии, позволил спиной вжаться в свою грудь, устроил подбородок у нее на макушке.

— Вань… — она еще не произнесла, но уже хотела язык себе прикусить. Понимала, какой реакции стоит ждать, но… Ее отец ведь не чужой человек. И добра им хочет. И… — Папа может дать нам денег. Если хочешь — в кредит. Беспроцентный…

Ваня резко руку убрал, подбородок, шаг назад сделал, Ксюшу от окна развернул.

— Ты что, у него помощи просила? — говорил спокойно, но спокойствие это будто звенело.

— Он просто спросил, как дела, и я… — Ксюша не договорила, взгляд опустила. Это был сложный период. Правда сложный. Нельзя сказать, что хуже, чем в самом начале, когда жили на стипендии и Ванины подработки, но… Тогда Ксюша впервые была готова признаться себе, что устала. Что готова пойти к отцу. Что так легче будет. И вот как-то так, однажды, когда сама домой наведывалась, они с отцом в кабинете закрылись, говорили обо всем на свете… И даже об этом.

К тому времени они с Игорем и Ниной смогли нормализовать отношения, установив границы, за которые заступать без спросу запрещено. Отец не полюбил Ваню, как родного. Даже выбор дочери не одобрил, но… Смирился, что выбор этот был сделан, и теперь нужно как-то с этим жить.

Когда Ксюша сказала, что им придется продать квартиру, предложил помочь. Она отказалась, конечно же. Иначе и быть не могло. Ваня на такое никогда не пойдет, но…

После того разговора шальная мысль часто проскакивала.

— Ксения, посмотри на меня, — она старательно прятала глаза. Стыдно было, что почти готова сдаться. Или уже сдалась даже, но… Указание исполнила.

Он злился, наверняка. Иначе и быть не могло, но говорил спокойно и смотрел… Даже смотрел ласково.

— Ксюша, я знаю, что тебе сложно. Со мной сложно. Я знаю, что попросить у твоего отца — это выход, но я прошу тебя… Умоляю… Дай мне шанс. Не делай этого. Я должен сам. Это важно. Иначе не выйдет. Ты знаешь это…

Она кивнула, соглашаясь. Знала.

Бродяга должен вскарабкаться на гору сам. Стерев руки и подошвы, ободрав локти, а то и расквасив нос. Шлепнувшись на землю с приличной высоты, выбив из легких весь дух. Просто потому, что стоя на вершине, он обязан понимать — сделал это своими израненными руками. Без подачек и волшебных пинков. Чтобы смотреть ее отцу в глаза на равных. Чтобы ей в глаза смотреть на равных.

— Мы никогда не возьмем деньги. Обещаю…

* * *

Настоящее…

— Я не могу взять у папы. Это ты тоже знаешь.

Кирилл хмыкнул.

— Почему? Что мешает? Кодекс чести Ивана Николаевича Тихомирова? Так он умер, Ксень. И сам Иван Николаевич, и его Кодекс тоже. Нет его больше. А ты себе вбила в голову, что обязана, должна, что на зубах… А я не хочу на зубах. Это мое дело в той же степени, что ваше. И я хочу от него избавиться. И от тебя тоже, — зло сказал, но честно. От Вани, видимо, заразился…

— Ты мне мстишь так? За то, что отказала? — и пусть Кирилл умеет бить больно, она тоже. А больнее всего бьет правда.