Свернувшийся на нарах узник лениво пошевелился, расправил ноги и встал — чтобы немедленно растянуться ниц. Но почему-то в этом движении совсем не ощущалось смирения, страха или хотя бы почтительности: не преклонение, а скорее какое-то гимнастическое упражнение, выполненное, однако, с завораживающей грацией.

Мужчина выглядел аскетично: из одежды на нем была только пара коротких, до колена, потертых штанов, что давало возможность любоваться крепким жилистым телом. Правильной формы мускулы мягко перекатывались под кожей. Длинные темные волосы, щедро сбрызнутые ранней, неяркой серостью седины, туго заплетены в причудливые, но подчеркнуто аккуратные узлы косицы.

Широкая спина заключенного была полностью татуирована — затейливый сложный узор, при внимательном рассмотрении складывавшийся в оскалившего пасть матерого волчару, тянулся от левого плечевого сустава до основания поясницы. Ритуальный, сакральный рисунок. На татуировку было накинуто кружево причудливо сплетающихся шрамов самого различного происхождения: были здесь и небольшие отметины от пуль, и четкие узкие следы лезвий, и зажившие рваные раны от чьих-то когтей или клыков, и рубцы от неудачных падений.

А поверх всего этого великолепия — змеящиеся длинные метки, которые оставляет кнут.

— Да по тебе часы можно сверять, Эдвард… лорд Эдвард, — мужчина поправился быстро, но без излишней поспешности, однозначно зная, что последует за дерзостью, и попросту не желая лишний раз нарываться. Голос его был спокоен и глубок, однако не лишен некоторой язвительности и природной резкости звучания.

— А ты всё ждешь, что однажды я не приду, Шарло? — ласково улыбнулся в ответ правитель, сложив руки на груди. Он наконец спустился и остановился прямо перед заключенным, по-прежнему неподвижно распростертым на полу.

Эхо затихло.

— А как же. Всё надеюсь, лорд, что рано или поздно кто-то свернет тебе шею, — мужчина чуть приподнялся, продолжая оставаться на коленях и не рискуя поднимать глаза выше уровня ног своего посетителя. Запястья его были скованы сразу двумя парами кандалов: одни обыкновенные — тяжеленные железные кольца, скрепленные прочной массивной цепью, — и пара тонких и изящных браслетов-наручников на блестящей серебряной цепочке. Причем вторые доставляли явно больше неудобств и проблем, так как сделаны были из пресловутого сплава «Люкс», делающего мага бессильным. — Но надежда, похоже, действительно глупое чувство.

— Ты бессовестно лжешь мне, Шарло, — возразил лорд Эдвард, со странным удовлетворением разглядывая пленника и продолжая неприятно улыбаться, улыбкой жестокой и такой острой, что ей можно было вскрыть горло, как бритвой. — Мои визиты — единственное, что осталось в твоей реальности, в твоем жалком существовании. Ты ждешь их с нетерпением и считаешь томительные часы, а может, и минуты, чтобы окончательно не свихнуться в этом каменном мешке, во тьме и одиночестве. Убежден, за прошедшие долгие годы ты успел полюбить меня, ведь один только я проведываю тебя здесь, как заботливая бабушка, каждые две недели.

— Ты так жаждешь моей любви? — в тон усмехнулся мужчина. — Тогда дело совсем плохо. Впрочем, ненависть и вправду сложно бывает отличить от любви.

— Если отнять моё блестящее общество, твоя жизнь станет совершенно пустым, мучительным бременем. Я ведь обещал тебе ад на земле. Не знаю, как он выглядит на самом деле, если вообще существует, но мне кажется, это что-то подобное.

— Уж кто-кто, а ты совершенно точно узнаешь, как выглядит ад, — зловеще посулил мужчина. — Не сомневайся, однажды кто-нибудь отправит тебя туда на экскурсию в один конец.

— И почему ненавидящие меня так истово желают мне смерти? — лорд Ледума в недоумении качнул головой. — Смерть — всего лишь один-единственный миг, который зачастую даже не осознается. Мои враги могут только мечтать и просить о смерти — такую милость я оказываю избранным, в основном своим глупым оступившимся детям. Смерть — не наказание. Наказание должно длиться как можно дольше и в идеале приводить к раскаянию… хотя нет, в совсем уж утопичные идеи я не верю.

— Не сомневаюсь.

— В твоем случае наказание будет сопоставимо по времени с вечностью. Не думай, что после моей смерти что-то изменится, и новый лорд освободит тебя. Никто и не подозревает, что ты всё еще жив, ни в каких списках ты не числишься. Ты даже находишься не в тюрьме. И в тот день, когда я всё-таки не приду, ты познаешь, что такое настоящая тоска и безысходность. Ты погрузишься в пучину беспросветного отчаяния и вскоре окончательно сойдешь с ума. От тебя и теперь уже веет безумием, Шарло. Понимаю, понимаю: в сложившихся условиях трудно сохранить рассудок ясным, даже если воля тверда, как алмаз.

В ответ на недоброе пророчество Карл лишь саркастически хмыкнул, впрочем, не производя впечатление помешанного. Природный оптимизм помогал ему справляться с самыми тяжелыми временами и верить, что однажды что-то изменится.

— Тебя не проведешь, мой сиятельный лорд, — пренебрежительно откликнулся мужчина. — За столько-то лет пора бы и научиться разбираться в человеческих душах, не так ли? Но я тоже поднаторел в этом. И если я лгу тебе, как ты уверяешь, задумайся, кому лжешь ты сам? Не самому ли себе?

— О чем ты болтаешь, Шарло? — не понял правитель.

— Я нужен тебе не меньше, — а может, и больше, — чем ты мне. Твоя вершина недосягаемо высока — и одинока, ты умещаешься там только один. Стандартная плата за власть, стремящуюся к абсолюту. Но знаешь ли… ограниченность обречена бесконечно стремиться к абсолюту. Ты окружен людьми, но с кем из них ты можешь говорить? Не приказать, не унизить, не обругать, не напугать до полусмерти? Не услышать в ответ одно лишь раболепное, давно набившее оскомину «Слушаюсь, милорд», «Будет исполнено, милорд»?

Последние слова Карл произнес нарочно заискивающе, передразнивая угодливую, приторную подобострастность придворных. Лорд Эдвард поморщился, словно съел что-то кислое, но в этот раз промолчал.

— Ты изнурен их дотошным поклонением, — со смешком продолжал мужчина. — Они все тебе хуже горькой полыни осточертели… не так ли? Только со мною ты позволяешь себе откровенность. И ты приходишь сюда, приходишь, потому что тебе больше некуда идти. Ты дал им все возможные свободы, легализовал все пороки, но они всё равно остались рабами. Впрочем, на то и был расчет: вседозволенность всегда ограничивает больше, чем манящие, будоражащие запреты, которые так хочется нарушить. Ты прав, наверняка я буду горько сожалеть, если однажды ты не явишься сюда. Но это потом. А сначала — сначала я буду ликовать: упиваться мыслями о твоей смерти и представлять в красках, как именно это было сделано. В этот день я буду самым счастливым человеком в Бреонии…

— Ты хотел сказать, оборотнем? — колко уточнил лорд, одним лаконичным ударом прерывая этот поток мечтаний. Несбыточных мечтаний.

— Именно, — помрачнел мужчина, тяжело возвращаясь на грешную землю. — Однако, благодаря твоим стараниям, я уже и забыл о своей второй ипостаси.

Лорд Эдвард тем временем придирчиво обвел взглядом помещение, проверяя работоспособность наложенных информационных установок, поправил кое-где ослабевшие. По всему периметру камеры, так, чтобы до них невозможно было добраться, были зафиксированы нужные драгоценные камни, настроенные на удержание сущности заключенного в неизменном состоянии.