За месяц до родов они расписались. Через месяц родилась я.

Всю жизнь я называла этого человека отцом. Кем он, собственно, мне и был. Самым настоящим, самым любимым и самым трепетным отцом.

Носила его фамилию. С гордостью. А фамилия, между прочим, так себе. Обычная фамилия – Петракова. Фамилия Марка – Белоцерковский. Красиво и величественно. Ничего не скажешь. Я подумала, что могла бы быть Белоцерковской, всего однажды. Подумала и забыла. И больше не вспоминала.

Зачем мама рассказала мне всю правду? Я не знаю. Во всяком случае, жизнь мне она этим не облегчила. Но она сказала, что я должна была знать правду. Какую правду? Отец у меня всю жизнь был один. Другого мне было не нужно. Но таково мамино решение, и я должна была его принять. Она показала мне фотографию Марка. Я очень на него похожа. Но это вряд ли что-нибудь меняет.

Когда мне было четыре года, мама узнала, что Марк умер. Какая-то скоротечная онкология. Она пошла к его родителям, чтобы рассказать им, что у них есть внучка. Она надеялась, что это хоть как-то их утешит. В квартиру мать Марка ее не пустила. Сказала, что она, мама, аферистка и хочет претендовать на богатое наследство. Все. Больше ничего о той семье я не знаю. На могиле у Марка не была. Маме так и не удалось узнать, где он похоронен.

С отцом она прожила прекрасную жизнь. Он ее обожал и носил на руках. В прямом и переносном смысле. Человеком он был негромким. Больше всего любил читать и всю жизнь собирал монеты и марки. Все вопросы масштабного значения решала мама. Он не возражал и говорил, что она – самая умная и что ей виднее. Наверное, он был слабее ее. И она всю жизнь от этого страдала. Говорила, что устала быть сильной. Но я думаю, что природа распределяет все грамотно. У моей мамы невероятно сильный характер. И если бы рядом с ней был сильный мужчина, они, скорее всего, не ужились. Или жили бы очень шумно и неспокойно. А так – баланс был соблюден.

Мама страдала от того, что была в семье главной, но, скорее всего, страдала бы еще больше, если бы ее подавляли.

Странная закономерность – мое жизненное наблюдение: почти у всех сильных и значимых женщин вполне заурядные мужья. И ровно наоборот. И еще – мама говорила, что всему нашему женскому роду по судьбе написано быть сильными. Может быть, поэтому так инфантильны мой брат и мой сын?

Наверное, в этом наша вина.

Однажды я сказала отцу, что такого мужчину, как он – нежного, спокойного, нетребовательного, уступчивого, внимательного и не скандального, – я никогда не найду.

– Ты перечислила все те качества, что отличают «немужчину» от мужчины, – улыбнулся отец. – Ты, конечно, любишь меня, но вряд ли хотела бы встретить такого же мягкотелого слабака и подкаблучника!

– Ты самый настоящий сильный и умный мужчина, – уверенно сказала я. – Если ты столько лет выдерживал нашу маму!

А с отцом она, я думаю, все же была счастлива. Спокойно, по-семейному. Без ярких всплесков и фонтанов страстей – да. Но так ли это нужно в семейной жизни?

Я думаю, что мама умела расставлять приоритеты и организовывать свою жизнь. Человеком она всегда была разумным.

А когда папа заболел и болел несколько лет, тяжело, с больницами и сиделками, мама зарабатывала приличные деньги, чтобы обеспечить ему достойный уход, лучших врачей, да и просто продлить жизнь.

Когда папы не стало, она была безутешна. Говорила, что от нее отрезали половину. Ту, где сердце.

Интересно, прожила бы она счастливо с Марком? Человеком ярким, сильным и значительным?

А может быть, все быстро перегорело бы и превратилось в пепел, в золу? Страсть, как известно, продукт недолговечный…

Никто не знает.

Иногда она подолгу пристально смотрит на меня и вздыхает. Я понимаю, о ком она думает. Я очень похожа на отца. Вернее, на Марка.

* * *

У детей все плохо. Вечерами Данька торчит у нас. Я его гоню изо всех сил, а его домой не несут ноги. К сыну он, по-моему, равнодушен. Объяснение этому найти можно, но все равно меня это расстраивает и пугает. Заварил кашу, кретин! А ведь уже есть человек по имени Илюша. Как быть с этим?

Я глажу Даньке рубашки и кормлю ужином. Конечно, неправильно. Но это мой сын. И я его жалею.

В душе понимаю, что их отношения с Нюсей в стадии агонии. Но терпеливо объясняю ему, что надо приспосабливаться. Во имя сына.

А надо ли? Сама не знаю…

Наступает лето. Надо вывозить ребенка на дачу. Нюся сопротивляется изо всех сил. На даче скучно и нет удобств. Какие удобства? Ребенку нужен воздух!

Решают ехать к нам, к Ивасюкам далеко. Даньке тяжело каждый день добираться. А она требует, чтобы он приезжал ежедневно после работы.

Когда я с маленьким сыном сидела на съемной, кстати, даче, то умоляла мужа не мотаться и ночевать в Москве. Приезжать только на выходные. Мне было его жалко.

Ей Даньку не жалко. Может быть, права она, а не я? Надо поменьше жалеть мужиков и поменьше брать на себя? Чтобы потом не ныть и не жаловаться на жизнь?

А кто тогда нас пожалеет, как не самые близкие люди? Впрочем, в том, что они с моим сыном близкие люди, я сильно сомневаюсь.

У моей подруги Соньки первый муж был немец. Западный. Звали его Олаф Шульц. И первая Сонькина свекровь тоже, что, впрочем, вполне закономерно, была немкой.

Олаф и Сонька познакомились в Питере, на экскурсии. Случилась любовь. Олаф был рыжий, с рыжими бровями и ресницами, высоченный и довольно полный, добродушный и простоватый. Моя мама называла его «айсбан» – «свиная ножка». Поженились в Грибоедовском Дворце бракосочетания, не без проблем и волокиты. Сонька оформила все бумаги, и они поехали в Мюнхен. Сонька нервничала и везла свекрови кучу подарков: черную икру – один килограмм; мельхиоровые ложки – двенадцать штук; льняные полотенца и скатерть, а также самовар «петух» и гжельскую вазу. Все, что удалось достать с невероятным трудом.

Подъехали к двухэтажному каменному дому, стоящему в глубине густого фруктового сада. Встречать их никто не вышел. Сонька шла по дорожке, выложенной цветной плиткой, и вдыхала аромат разноцветных флоксов. На пороге появилась маленькая и сухонькая рыжеволосая женщина. Она заговорила резким голосом с сыном, при этом совершенно игнорируя его спутницу. Потом она повернулась и пошла в дом.

«Негостеприимно как-то», – подумала Сонька.

Свекровь уже сидела в кресле-качалке и вышивала на пяльцах. Сонька знала немецкий в объеме школьной программы. Она подошла к мамаше Олафа и протянула руку.

Рыжая тетка подняла на нее глаза, прищурила их и по-русски сказала:

– Ке-дже-би – это плёхо!

– Еще как! – согласилась Сонька.

Обедом их не накормили, свекруха продолжала вышивать райских птиц.

Олаф деловито пошуровал в холодильнике и заказал по телефону пиццу.

Пиццу доставили через пятнадцать минут. Горячую, разумеется. И такую вкусную, что Сонька моментально забыла про свекровь.