– Ты меня хорошо слышишь?

– Да, – сказала Эллочка одними губами, помертвевшими и непослушными.

– Молодец. – Бритая голова наклонилась вперед. – А теперь слушай еще внимательней. Слушай и запоминай. Передашь своим родителям, чтобы они здесь больше не появлялись. Пусть убираются из поселка. Навсегда. Вместе с тобой. Иначе...

Хрясь! Мужчина внезапно переломил палку о свое колено. Эллочке показалось, что именно так должны хрустеть человеческие кости. Ее кости. Обмирая, она слушала, что нашептывает ей узкоглазый мужчина, не веря в то, что самое страшное, кажется, позади. Ее оставили в живых. Временно. Если она ничего не перепутает и передаст услышанное родителям, слово в слово.

– Передашь?

– Передам. – Эллочка опять не услышала своего голоса, но мужчина понял и, протянув руку, благосклонно потрепал ее за подбородок.

Она зажмурила глаза, выдавив из них целые потоки слез. А когда вновь решилась посмотреть, что происходит вокруг, мужчина уже неспешно уходил восвояси, унося обезглавленный трупик Тошки. Дождавшись, когда он скроется за воротами, девочка выбралась из машины и, глядя расширенными зрачками на окровавленную траву под ногами, закричала изо всех сил:

– Ма-а-ама!

Что ей еще оставалось? Она не могла побежать в дачный поселок, потому что именно в том направлении удалилась приземистая коротконогая фигура страшного человека. Эллочка стояла посреди дороги и плакала, не решаясь закричать еще раз.

Она ждала не помощи свыше, не чуда. Она ждала маму, единственного человека, на которого могла положиться.

* * *

Громов проснулся от того, что Людмила настойчиво тормошила его за плечо и спрашивала:

– Ты ничего не слышал? Ничего?

– Самосвалы на соседнем участке гудели, что-то разгружали, – вспомнил он. – Потом я задремал. А в чем дело?

– Эллочка. Она меня зовет и плачет.

Насторожившийся Громов поднял голову, но ничего не услышал. Перехватив его недоумевающий взгляд, Людмила нервно переплела пальцы и, пройдясь по комнате, пояснила:

– Я сердцем чувствую, что с ней беда. Тебе этого не понять. – Ее тон сделался обвиняющим.

– Наверное. – Он пожал плечами, и это получилось у него виновато.

– Конечно, не понять! – убежденно повторила Людмила. – А я схожу с ума от беспокойства. Что-то случилось. Что-то очень плохое!

Громов посмотрел на мирное предзакатное небо в раме окна и не поверил:

– Вряд ли. Что тут могло случиться плохого?

– Не знаю! – Людмила натянула на себя желтый сарафан и заметалась по комнате, как бабочка-лимонница, ищущая выход из западни. – Вставай! Скорее! Мы пойдем туда вместе!.. Нет, лучше поедем, так будет быстрее и надежнее.

– Куда? – хмуро спросил Громов, который искал одиночества как раз потому, что не хотел быть должным: никому и ничего. – Куда мы поедем?

– Слушай, ты долго будешь копаться? – Людмила перешла на визг так непринужденно, словно они были знакомы по меньшей мере год.

Громов молча натянул джинсы, рубаху и направился к выходу, проклиная себя за то, что пригласил войти в свой дом чужую женщину вместе с ее непонятными проблемами. Но, как ни поторапливала его Людмила, на пороге произошла непредвиденная заминка.

Остановившись на крыльце, Громов долго смотрел на безобразную серо-гранитную кучу, раскинувшуюся вдоль стены его дома. Этот неизвестно откуда свалившийся гравий погреб под собой малинник, куст сирени и надежды на мирное сосуществование с соседями. Куча выглядела совершенно неуместно и очень вызывающе. В том, что ее высыпали намеренно, не было ни малейших сомнений. Слишком уж откровенно ухмылялись боксер и баскетболист, маячившие поблизости. Рабочие, ковырявшиеся для виду на участке, тоже наблюдали за происходящим, пряча любопытные глаза за пыльными челками.

– Смешно, – произнес Громов ничего не выражающим тоном.

– А мы веселые, – откликнулся баскетболист. – С нами не соскучишься, да, Суля? – Он подтолкнул приятеля в бок, как бы призывая его похохотать вместе, но тот ограничился мстительной улыбкой, с которой обратился к строителям:

– Эй, гегемоны, одолжите соседу лопату, пусть разомнется немножко, приберется. А мы поглядим... Ну!

Поколебавшись, вперед вышел тот самый странный мужик, который все утро посматривал на Громова, как бы желая что-то сказать или спросить, но не решаясь сделать это.

– Вот. – Он держал инструмент на вытянутых руках.

Громов позволил сделать мужику несколько робких шажков, а потом встретил таким взглядом, что благоразумие подсказало тому не спешить пересекать границу чужих владений. Потом холодные глаза переметнулись на ухмыляющихся парней. Тот, который неудачно боксировал утром, подобрался, готовясь то ли к атаке, то ли к отступлению. Его долговязый спутник расставил ноги пошире, показывая всем своим видом, что не возражает против немедленного выяснения отношений.

– Бери лопату, дядя, – посоветовал он с наглецой в голосе. – К пенсии управишься. Чистота – залог здоровья.

– Не только чистота, – заметил Громов, внимательно разглядывая парня. – Еще нужно соблюдать скромность и вежливость. Без них здоровье сохранить трудно. Даже в молодости.

– Давай побазарим на эту тему конкретно, – предложил баскетболист. – Иди сюда.

Хмыкнув, Громов хотел было последовать приглашению, но Людмила перехватила его за напрягшуюся руку и попросила с надрывом:

– Не надо! Нам нужно ехать. Я прошу тебя... Умоляю...

– Ладно, – сказал он, подчеркнуто обращаясь к одной только Людмиле. – Поехали. Малина – шут с ней, с малиной. Лично я ее терпеть не могу. Всяких обнаглевших холуев, правда, ненавижу еще сильнее, но не убивать же их за это?

– Что ты там вякаешь? – донеслось с соседской территории. – Чем-то недоволен?

Это опять подал голос баскетболист. Не поворачиваясь к нему лицом, Громов бросил через плечо:

– На то, чтобы вы убрали за собой и все как следует подчистили, вам дается ровно сорок восемь часов.

– А потом?

Громов опять не потрудился взглянуть в ту сторону, откуда прозвучала насмешливая реплика.

– Привлекать к работе строителей запрещается, – сказал он. – Кто нагадил, тот и убирает.

– Ща! Разогнались!

Громов пожал плечами: мое дело – предупредить, а дальше – дело хозяйское. Молча зашагал к машине, невольно прислушиваясь к издевательскому смеху за спиной и лихим угрозам порвать его, как Тузик – грелку. Тузики – это они. Шавки. Устроить им еще одну показательную взбучку? Глупо, не мальчик же он в конце концов, чтобы махать кулаками по всякому поводу. Проучить зарвавшихся парней можно будет и без рукоприкладства. А еще разумнее – забыть об их существовании. Попытаться, во всяком случае.