Первое, что сделала я, оказавшись у нее и дождавшись ее неподвижности, — потребовала чашку кофе покрепче. Это было ей в досаду, ясно, потому что перебивало азартно начатые сборы.

В конце концов после колебаний она, вняв хозяйскому долгу, отправилась на кухню, а я, прикрыв шкаф, уселась ее ждать.

Появившись в дверях с кофейником и чашками, она увидела совсем иную Татьяну Иванову.

— Так вот, про Дмитрия…

Голос мой звучал низко и ровно, почти без интонаций.

— Из дома его взяли живым.

Ее брови поползли вверх.

— Но в плохом состоянии.

Я налила кофе себе, ей и добавила:

— Скорее всего без сознания.

— Почему вы так думаете?

Насчет «почему» мне было ясно. Неясно пока другое: кто мог взять Дмитрия, этакого бугая, всего при помощи газового баллончика, судя по вони в его квартире, и небольшого кровопускания? А водка, бутылка пустая у порога комнаты, это номер старый — пьяного тащить по улице легче. И рожа битая у прохожих не вызывает большого интереса.

— Кто?

И тут интуиция выдала мне такое, что я неожиданно для себя рассмеялась, немало изумив насупленную Веру. Из подсознания во всей красе выплыло имя: «Слипко Гена».

А что? Старик решил-таки требовать должок за убиенного «брата по жизни». Если судить по той ловкости, с которой справились с Дмитрием, тому и пистолет не помог, то участь ему приготовили нехорошую. Приготовили — потому что дед не один был. Один на даче он получил в ухо и ушел, утершись, а здесь действовали наверняка, все предусмотрев. Не прибили на месте — это обнадеживает, но не слишком — скорее всего решили дать жертве помучиться, ведь мучился же упокоившийся за Аркадия! И тут я остро, до ледяного колотья в груди, почувствовала, как дорого теперь время. Обернулась к Вере, все еще страдающей от возмущения.

— Езжай, Вера, в Чебоксары, — сказала ей весомо и убедительно, — не путайся больше под ногами у меня и брата. У нас с ним дела разные, но заботы одни.

Я подняла ее, оторопевшую от такой вольности, под мышки и, глядя в глаза, пообещала:

— Я буду пытаться его спасти. Если не поздно…

— Вы сообщите?

А жива-таки в ней душенька, беспокоится.

— Я номер паспорта оставлю. До востребования, на главпочтамт…

— Не сообщу. Если получится — приедет скоро сам.

— Ладно! — согласилась она.

Перед уходом я достала из угла большую сумку, опустила ее на середину комнаты, открыла дверцы платяного шкафа.

На улочке Герцена, куда я завернула в слабой надежде найти Аякса в месте его полупостоянного квартирования, рыли экскаватором большую яму. Со страшным грохотом долбили клыкастым ковшом асфальт и мерзлую землю, поливали вывороченные и отложенные набок глыбы жижей, поднятой с самого дна.

Проехать мимо шансов не было, и, покинув машину, я добралась пешком до нужного мне дворика.

— Кого? — удивилась моему вопросу о местонахождении Вениамина открывшая мне дверь женщина с мокрой тряпкой в руках. Я повторила его имя со смущением благовоспитанной десятиклассницы. Она, удивленная, тряхнула тряпкой, забрызгала себе шлепанцы и, отворив еще одну тяжелую дверь, за которой в темноте угадывалась лестница, ведущая вниз, визгливо, очень громко крикнула туда:

— Венька! Венька, ханыга старый, вылазь, к тебе фотомодель пришла!

Прислушалась и развела руками:

— Нету! А ночевал здесь. Третью ночь здесь ночует, а до этого с неделю бродил где-то.

Поблагодарив ее и извинившись, я вернулась к машине. Мне было досадно. Нужен Аякс! Не выколачивать же на самом деле информацию из Гены Слипко! Помяла в кармане замшевый мешочек.

Как угадать, где сейчас ханыгу старого кривая носит?

Опершись о теплый капот, распутала веревочку.

5+15+27 — «Вера в себя — лучшее оружие в борьбе против окружающего вас зла».

Не сомневаться, значит? Ну, что же, едем!

Добравшись до базарчика возле конторы Валерия Жукова, я вогнала машину почти между лотками, вызвав короткий переполох и сквернословие торгующих. Не обращая на них внимания, принялась за детальный осмотр территории, заниматься которым, однако, мне суждено было недолго. Аякс был здесь, добросовестно на своем посту, что при его неприязни к однообразному времяпрепровождению было странно. Впрочем, время проводил он неплохо. Не обращая внимания на его замызганный вид, а одет он был в отличие от вчерашнего в свое традиционное блестящее на заду и локтях пальто с изжеванным воротником, ему улыбались две молоденькие, разбитного вида продавщицы, а сам бомжуха, вихляясь из стороны в сторону, донимал их чем-то веселым. У него и банка пива в руках была! Обжился Венчик в здешних закоулках!

Увидев меня, он, подмигнув собеседницам, с готовностью направился навстречу, расплывшись в радостной улыбке.

— Танька — Танька — Танька — Та-анечка! — провел свое обычное приветствие. — Пивка хочешь?

Я покачала головой, а он пояснил:

— Буржуйское, не какое-нибудь! — И приблизив обветренные губы к моему уху, горячо зашептал:

— Ой, Танюха, пошли скорей, тут такой породистый лошак сегодня есть, на той стороне памперсами торгует, ну все тетки от него с ума сошли! Пойдем покажу!

На нас с интересом посматривало много глаз из-за разноцветных пирамид иноземных товаров. Я позволила подцепить себя под руку и увлечь по проходу между лотками.

— Картонку помнишь? — бубнил мне на ухо Аякс, обдавая густым перегарно-пивным духом. — Все слежу за этим гадом, Таньк, представляешь? А утром сегодня псина меня здесь за валенок тяпнула, з-зараза! Я со злости мента здешнего облаял, что-то не видать его, а то показал бы, морда страхолюдная, ты себе такую не вообразишь, не сможешь, а он мне: ты, говорит, скотина старая, на пятнадцать суток просишься, отдохнуть хочешь, покурортиться? Вот, говорит, тебе пятнадцать суток! — И, всплеснув руками, дребезжаще рассмеялся. — Я ему на завтра такое приготовлю!

При этом он задел, не заметив, свисающую с шестка гирлянду из пакетиков растворимого кофе, и смугло-пухлый, нерусского вида лоточник гортанно и возмущенно заорал на него:

— Пошел отсюда, да? Ишак ты старый!

Аякс от неожиданности захлопал слезящимися глазами, а я через плечо сквозь зубы посоветовала абреку:

— Заткнуться надо!

И, ухватив Венчика за рукав, потащила к машине. Он попытался было высвободиться, но, урезоненный дружеским тычком под ребра и моими словами: «Дело есть, поговорить надо!» — пошел, не сопротивляясь.

Но просто так идти ему, подвыпившему, было скучно, и он, жалостливо скривив глумливую рожу, закричал со слезами в голосе: