Взгляд княжны повеселел. Но ненадолго.

«Как же, простит… — с отчетливым ехидством прозвучало в висках, — растает от улыбки да в ножки бухнется. Это тебе не влюбленный сопляк Тадек. Сколько этаких красоток Черный князь за свою жизнь перевидел. И ножки стройные, и глазки заплаканные звездами сияют, да только где теперь эти глазки? Отлетела душа к Землице на утреню, пошли ножки червям на вечерю».

Не стала слушать Эльжбета злого голоса, утерла глаза, накинула темный широкий платок и выскользнула потихоньку из покоев. Только б маменька не проведала, что ее дочка в ночь перед свадьбой к жениху ходила. А о чем никто не ведает, так в том и греха нет.

Расхрабрилась Элька. Лаской скользнула по темным переходам в гостевое крыло, к покоям Черного князя. Вот она, дверь, — тронь рукой, постучи. А уж там, как само сложится…

Но едва Элька подняла руку, чтобы постучать, как темнота за ее спиной дохнула вечерней прохладой и большая темная рука крепко взяла княжну за запястье.

— Шли бы вы спать, хозяюшка, — шепнул над ухом незнакомый голос. — Ночь на дворе, а темнота — не лучшая защита для девичьей чести.

— Пошел прочь, — горделиво отозвалась Элька, надеясь, что слова прозвучат грозно и твердо, как у матери, но на последней ноте голос предательски сорвался, и в нем послышался отзвук слез.

Невидимый в темноте слуга князя не затруднил себя ответом, а стал ласково, по-отечески подталкивать непутевую невесту прочь от покоев жениха.

— Да что ж это ты делаешь? — возмутилась княжна, досадуя на непокорного холопа. — Или плетки давно не пробовал? Может, у вас, в Закрае, и холопы вровень с хозяевами, так тут не дичь степная, не горы. Батюшка быстро выучит тебя господам подчиняться!

Страж княжеских покоев только хмыкнул, ослабил стальную хватку, по-прежнему загораживая дорогу. Вот, мол, маленькая княжна, и мы не дикари, рук ломать не станем. Да только и работу свою знаем крепко. Не велено пускать, и не пустим, хоть на ремни режьте.

— Уйди с дороги, мне с хозяином твоим потолковать надобно. Без лишних глаз… — огрызнулась Эльжбета. — А твое холопье дело слушать. Ничего от разговора господину твоему не сделается…

При этих словах черную громаду охватило странное веселье: он хмыкнул, а потом и захохотал, почти беззвучно, так, что даже спящий за стеной не услышал бы этого смеха. Захохотал прямо в лицо княжне.

Элька задохнулась от гнева, гордой ярости. Замахнулась и со всей силы ударила черную тень. По лицу метила, только незнакомец оказался выше, и ладошка княжны больно ударилась о широкую грудь.

— Шли бы вы, хозяюшка, восвояси. Нехорошо вам ночевать у жениха на пороге. — В голосе стража прорезался странный, гортанный рык, сродни тому, которым сердитая собака предупреждает, что терпение ее на исходе. Дрожь бросила по спине горсть снега, Эльжбета поежилась, но не отступила, повинуясь упрямому желанию объясниться с будущим мужем. И отчего-то князь, мрачный и разгневанный, казался ей сейчас куда менее страшным, чем его почти невидимый в ночи громадный страж.

— Все равно пройду, — бросила Элька, попыталась толкнуть великана в грудь. Но тот не шевельнулся и словно бы потерял интерес к надоеде-княжне.

Эльжбета собралась снова ударить наглеца, но не успела. Видимо, кому-то еще, может, и самой Судьбе, пришла в голову та же мысль. За спиной стража что-то грохнуло, словно вдалеке выстрелили из пушки. Потому упало тяжелое, как сброшенный с телеги мешок овса. Защелкало, зашипело, посыпалось, разбилось.

Громила тотчас бросился на звук, теперь уже вправду забыв о незваной гостье. Элька проскользнула следом, но, перешагнув порог; тотчас вскрикнула и зажала рот рукой. И понять не успела, что видела. В лицо дохнуло серой и масляной гарью, глаза защипало от дыма, и в этом дыму блеснула и угасла неширокая — в ладошку — радужная полоска.

— Опять не то, в три радуги через червивый пень, — раздался откуда-то снизу грозный голос Владислава. — Чтоб его ветром над болотами сорок лет носило.

Князь лежал на полу. Он был едва одет — в одном исподнем. И на белой сорочке поверх черных пятен сажи выступило большое, бурое, на глазах разраставшееся. Владислав держался за самый центр этого пятна, и повсюду — над этой прижатой к груди ладонью, над плечами, над коротко остриженной головой князя — плясали, словно помешанные, белые змейки заклятья.

— Жив? Хозяин, Владек, — низко рыкнул слуга, пытаясь подхватить князя под руки. Владислав не позволил, оттолкнул протянутые руки.

— Зачем вернулся, Игор? — бросил он раздраженно. — Случилось что?

Великан-закраец ворчливо повторил попытку прийти на помощь хозяину. Его громадный бесформенный синий плащ, которого страж, видно, не снимал вовсе, и длинные седые волосы, свесившиеся к самому лицу князя, не давали Владу заметить Эльжбету.

— А эта здесь зачем? — гневно бросил князь, поднимаясь. — Убери!

Молчаливый Игор перекинул упирающуюся Эльку через плечо и вышел.

Недоумение и странное оцепенение охватили Эльжбету. Она даже не пыталась сопротивляться великану, не брыкалась, когда он схватил ее поперек тела и, как свернутый ковер, закинул на плечи. Покорно повисла вдоль широкой спины.

В глазах плясали сполохи света, окровавленный князь на полу, сизый дым, серые патлы огромного слуги, радужная полоска…

Игор бесшумно скользил над полом подобно большой птице. Даже его плащ не издавал ни единого звука, и какое-то время Элька слышала лишь гул своего сердца и шумное, взволнованное дыхание.

Молчаливый страж, нисколько не опасаясь хозяйского гнева, вошел в покои княжны и почти сбросил на пол свою ношу.

— Шли бы вы спать, хозяюшка, — сурово повторил невидимый в темноте закраец. — Говорят, во сне умнеют… И не заставляйте меня под вашей дверью караулить, потому как сердце повелевает мне быть в другом месте…

Элька хотела оттолкнуть навязчивого холопа и закрыть дверь, но едва не упала. Вместо того чтобы упереться в твердую, как скала, грудь великана, рука ухнула вперед, не встречая препятствия. Игор исчез, словно растаял в воздухе. Видно, поспешил к раненому господину. Растворилась в черноте ночи темная фигура.

По плечам княжны прошел холодок, пробрался в самую середку. Екнуло сердце, хлынул в тело ледяной страх.

Снова встала перед мысленным взором маленькая радуга в покоях Черного князя.

«Ведь это он сам ее вызвал, — пролепетал страх, охватывая влажными лапками плечи, прижимаясь к спине. — Нечистый. Земной отступник. Здесь, в стенах дома, тремя золотниками запечатанного от колдовской угрозы, радугу расстелил. А если…»

Элька зажмурилась, не позволяя страху разгуляться, вцепиться в измученный переживаниями разум.

Не мог Черный князь радужной топью повелевать. Нет на то человеческой силы. То Земля на детей своих гневается, за неверие да бездушие наказывает. Правь князь радужной топью, все бы давно ему под пяту сами легли, милостью почитая. Уж лучше под чужой рукой, да без страха, чем ждать, что откроется рядом гибельное многоцветное окно, силу выпьет, тело изломает.