Да, много дел было у Неудахина! Не зря же моряки придумали поговорку: «Боцманское царство – свайка, драйка, мушкеля, шлюпки, тросы, шкентеля». Но мы, кажется, об этом уже писали…

И всё же наступил день, когда боцман обратил внимание на пассажиров. Вернее, на одного. То есть на одну. Эта «одна» стояла, облокотившись о поручень, и читала книжку. По обложке боцман сразу узнал томик стихов Пушкина, что было странно, ведь обычно пассажиры на корабле книжек не читают, а уж со стихами тем более. А зачем их читать, когда корабль напичкан всякими бассейнами, саунами, ресторанами, кинозалами, зонтиками, лонгшезами и прочими финтифлюшками? Поэтому Неудахин удивился и подошёл ближе. А пока он подходил, девушка подняла голову и посмотрела на него синими глазами, отчего боцман почувствовал, что его ударили по голове мушкелем, или деревянным молотком, если кто забыл.

– Марина, пошли обедать! – раздался откуда-то сверху звонкий голос.

Девушка рассмеялась и, сорвав с головы косынку, помахала в ответ невидимой подружке.

Боцман почувствовал, что мушкель обрушился на его голову ещё три раза.

В первый раз, когда он увидел, что незнакомка была синеглазой.

Во второй – когда у неё оказались золотистые волосы и ромашковый смех.

А в третий – когда она откликнулась на имя Марина.

Но хотя мушкель изрядно походил по боцманской голове, Неудахин сразу понял, что встретил девушку своей мечты. Он даже не заметил, как мечта упорхнула обедать, потому что под его бескозыркой грянул заводной матросский танец в сопровождении разухабистой матросской песни, которая начиналась так: «Эх, яблочко, куда ты котишься?»

– И вправду, куда? – печально подумал боцман, словно это он был маленьким яблочком, в которое вонзились острые зубы неразделённой любви…

С этой минуты Неудахин потерял сон и аппетит. И это было странно, потому что наш боцман обладал недюжинным здоровьем. А здоровые обычно хорошо спят, а едят ещё лучше. Но боцман всё же потерял. К тому же со сном и аппетитом он ухитрился потерять две швабры, одну кисточку, рулон наждачной бумаги и коробок спичек. Но самое обидное, что он потерял перец, который раньше раздавал нерадивым матросам, отчего самый нерадивый матрос Веточкин недоумевал, почему ему всё с рук сходит.

– Что-то наш боцман совсем плохой стал, – как-то сказал матрос Веточкин матросу Клюеву. – Я вчера специально на палубу плюнул, а он мимо прошёл и хоть бы хны. Может, заболел?

– Сам ты заболел, если на палубу плюёшься, – рассердился матрос Клюев. – Палуба – это наша земля. А на землю плевать нельзя – она ж кормилица!

– А куда можно?

– Никуда! Ты ж человек, а не верблюд египетский, хотя это надо ещё проверить…

На египетского верблюда Веточкин обиделся и даже хотел стукнуть Клюева шваброй, но, сравнив её хилый черенок с могучим затылком своего деревенского напарника, как-то передумал.

* * *

Бурундук, кот и крыса тоже заметили что-то неладное. Во-первых, боцман перестал с ними репетировать, а во-вторых, всё время что-то писал на клочках бумаги, которые тут же рвал на мелкие кусочки, и стонал.

Это было совершенно невыносимо, потому что вид стонущего боцмана, у которого каждый кулак с дыню, совершенно невыносим.

– Может, у него зуб болит? – высказала предположение Полундра.

– Или усы? – мяукнул Максюта. – Я раз усы крышкой от кастрюли прищемил – больно было, хоть кричи. Особенно, когда выдёргивал…

– Ну и кричал бы! – фыркнула крыса.

– Тогда бы кок услышал, а если б он услышал, было бы ещё больнее.

– Резонно, но у боцмана болит зуб! – стояла на своём Полундра.

– А я говорю – усы! – не сдавался Максюта.

– Друзья, о чём вы спорите? – вмешался Бурун Борисович. – При чём здесь усы и зубы, если у нашего друга болит сердце.

– А ты откуда знаешь? – удивились кот и крыса.

– Оттуда! – таинственным голосом ответил бурундук и показал лапой вверх, наверное, на прогулочную палубу. – Я уже три дня за ним наблюдаю.

– И что?

– Похоже, наш боцман влюбился. Помните, он нам про Марину рассказывал. Так вот, она сейчас плывёт на нашем корабле.

– Но откуда ты знаешь, что она – это ОНА? – недоверчиво спросила Полундра.

– Так он же описал её во всех подробностях, и все подробности совпадают. Тютелька в тютельку! Марина даже в кинозал не ходит, а всё книжку читает!

– Это плохо! – подал голос Максюта.

– Плохо, что книжку читает, или плохо, что кино не смотрит? – уточнила дотошная крыса.

– Что читает и не смотрит, это как раз хорошо. Плохо другое. Если боцман влюбился, значит, он нас обязательно разлюбит. А может, уже разлюбил, раз репетиции забросил. – Тут Максюта сделал паузу и добавил: – Но ещё хуже, что он страдает. Лично я готов быть разлюбленным, только бы наш боцман не стонал и не рвал бумажки.

– И я готова, – подумав, сказала Полундра.

И лишь Рундук не сказал ничего, потому что и так было ясно, что ради боцмана он готов на всё.

Бурундук, кот и крыса не ошиблись. Неудахин действительно страдал. И свои страдания переводил в стихи. Но стихи не выдерживали напора страданий и трещали по швам, отчего часто приходилось рвать бумажки на мелкие кусочки.

Самое лучшее, что написал Неудахин, выглядело так:

Но, поставив точку, Неудахин вспомнил, что до него это стихотворение уже успел написать Пушкин, поэтому не только порвал бумажку на мелкие кусочки, но и сжёг в умывальнике, чтоб никто не смог обвинить его в воровстве.

Теперь каждый день Неудахин норовил заглянуть на палубу, где Марина читала книжку. От этого работа валилась у него из рук. А однажды даже вывалился деревянный молоток-мушкель и больно ударил по ноге.

Боцман понимал, что надо собраться с духом и познакомиться. Но он никак не мог придумать первую фразу. Это оказалось труднее, чем написать поэму. Нет, он, конечно, придумал штук сто первых фраз, но ни одна из них ему не нравилась.