Герцог добавил немного тертого шоколада в горячее молоко и одарил своего визави долгим взглядом:

— Никого бы я не назвал своим зятем с таким удовольствием, как тебя, Трис.

— Ты ведь знаешь…

— Да, знаю, — раздраженно прервал его Анри. — И Плесси-Ферток давно был бы мертв, если бы я не был уверен, что Жислен этому совсем не обрадуется. Она ясно дала мне понять, что не простит меня, если у нее мелькнет хоть тень подозрения, что я причастен к кончине ее супруга. Моя сестра верит в божественную справедливость, вечное проклятие и во все эти жалкие проповеди, — добавил он, качая головой. — Если бы не ты, то рано или поздно я отправил бы его на тот свет, какими бы ни оказались для меня последствия.

— Тут я верю тебе, Анри. Тебе не скрыть своего отношения к нему ни перьями, ни париками. По крайней мере, от меня.

Герцог провел ладонью по своим коротко остриженным волосам:

— Благодарю за доверие. Хотя мое геройство не простирается до такой степени, чтобы вызвать на дуэль человека, неважно, слабоумный он или нет. Мне, скорее, ближе гибель и результате несчастного случая.

Он взял чашку и настолько преувеличенно жеманно отпел в сторону мизинец, что Тристан рассмеялся:

— Так и вижу, как ты ночью роешь заступом яму и заполняешь ее навозной жижей, помахивая своим надушенным платком.

Анри с достоинством поставил чашку на стол:

— Это не забавнее, чем твоя привычка жевать фиалковые пастилки. Настоящий мужчина жует табак.

— В таком случае, мне больше по душе, чтобы меня считали твоим любовником, чем плеваться во все стороны отвратительной зеленоватой жвачкой из травы. Не все, что доставляют из колоний, достойно нашего внимания.

— Весьма возможно. Но вернемся к нашей теме. Знаешь ли ты о том, что ребенок Жислен станет, и моим наследником? Разве это тебя не побуждает, по крайней мере, поработать в этом направлении?

Тристан взял коробочку с тертым шоколадом и отсыпал немного себе в чашку и плеснул в неё теплого молока:

— Жислен пьет какой-то таинственный настой. Она не хочет детей, боится, что Плесси-Ферток убьет родившееся дитя. А точнее, просто задушит его от любви!

— Этот кретин нарушает буквально все мои планы! — в ярости воскликнул Анри. — Когда б Господь сжалился над нами, его поразила бы молния.

— Но пока этого не случилось, тебе лучше позаботиться о другом наследнике для твоих латифундий[10]. Если ты выберешь себе в жены дочь одного из тех семейств, которые отказали мне, непременно желая видеть зятем герцога, то мы можем пойти к алтарю одновременно.

Анри побледнел:

— Я ни разу в жизни не был в постели с женщиной, и, пока я в здравом рассудке, ничего подобного не случится! — решительно заявил он, а потом спросил: — Значит, ты все-таки женишься на мадемуазель Кальер?

Тристан вздохнул:

— Не знаю. Но после того как ты столь резко раскритиковал мои романтические представления, я, по крайней мере, подумаю над этим.

Шевалье сделал это, несмотря на то, что презирал саму мысль о такой возможности. Хотя непреодолимое желание убить Мари Кальер, которое он испытал сразу после произошедшего у мадам Дессан, немного остыло, оно тем не менее еще долго его не покидало. Его, который похвалялся своими весьма смелыми взглядами касательно того, что касалось любовных утех, так унизила шлюха! Она нащупала его больное место и безжалостно нанесла удар. Если бы речь не шла о нем лично, изобретательность и беспринципность, с которыми Мари заманила его в ловушку, вызвали бы у де Рассака известное восхищение.

Тристан проклинал день, когда обратился к ней во время игры в волан. Виновата была скука, которую он всегда испытывал, смешиваясь с гогочущей петушиной толпой, которой окружал себя Анри. А еще — смазливая мордашка с пренебрежительно наморщенным носиком. Обычно подобные оскорбления не трогали его. Если уж он показывался в свите Анри, такие замечания были обычным делом, и шевалье вовсе не обращал на них внимания.

Но ее ни на чем не основывающееся высокомерие наряду с отупляющим однообразием жизни в Версале, а также бесконечное ожидание решения короля по вопросу послабления в налогах сильно раздражали и нервировали Тристана.

Он тайком проследовал за мадемуазель Кальер и, с трудом веря своим глазам, увидел, как она раздевается и ложится в постель в самой соблазнительной позе. Это взволновало шевалье. А тогда уже было слишком поздно, потому что все здравые мысли испарились.

Предаться любовным утехам с женщиной, которая принимает его за другого, казалось ему огромным соблазном. А «представиться» после произошедшего было соблазном еще большим. Мог ли он тогда подумать, что один-единственный легкомысленный поступок в мгновение ока сломает всю его жизнь?

Тристан де Рассак с неудовольствием вспоминал, что у мадам Дессан, повинуясь необъяснимому порыву, в самом деле признался ей, что ни одна другая женщина никогда не доставляла ему такого наслаждения. Его мутило при мысли, как Мари может распорядиться этим знанием, если он на самом деле решит на ней жениться. Она была опасна, как дитя, держащее в руке оружие, о силе которого не имеет представления.

Однажды у мадемуазель Кальер получилось проникнуть ему в душу и втоптать в грязь, но во второй раз ей этого не удастся. Уж он об этом позаботится.

Мари расхаживала взад и вперед по капелле. Священник сидел в первом ряду и перебирая четки, бесшумно шевеля губами. Рядом с ним стоял представитель короля, пожилой человек в пышном парике, который даже не счел нужным ей представиться.

Она не знала, явится ли шевалье де Рассак. С момента аудиенции у короля она его больше не видела. Мысль отправить ему послание Мари также отвергла. Она боялась. При этом для себя молодая женщина решила, что если шевалье явится, она выйдет за него замуж. Выбора у нее не было. Если же нет, то ей не останется ничего другого, как собрать вещи и на следующий день покинуть Версаль, держа путь в Париж. О дальнейшем Мари сейчас думать не хотелось.

Ее каблуки стучали по мраморному полу, и звук этот ужасно нервировал девушку. Но несмотря на это она не могла заставить себя сесть на одну из полированных скамей.

Мари посмотрела на разноцветные витражи церкви. Когда она вошла в капеллу, они переливались всеми цветами радуги на солнечном свете. Сейчас витражи померкли, и служки начали зажигать дополнительные свечи. Мари не знала, сколько будет ждать священник и долго ли ей еще ходить здесь туда-сюда.

Какой-то скрип отвлек ее внимание. Дверь капеллы отворилась. Мари остановилась и бросила взгляд вдоль центрального входа, непроизвольно сцепив пальцы.

Шевалье де Рассак был в том же самом костюме, что у мадам Дессан. Ни шляпы, ни парика, ни шпаги, ни перчаток. Он остановился в шаге от нее, и у Мари перехватило дыхание — на нее пахнуло перегаром. Она едва удержалась, чтобы не отшатнуться, а потом расправила плечи. Молодая женщина молча смотрела на него.