Это был строгого вида, без всяких претензий на утонченность, зато вполне надежный по конструкции автоматический пистолет, сделанный, насколько он понял, в Брно, — модель CZ-75 с большим удобным курком и спусковой скобой из вороненой стали, с подвижными салазками, слегка (на 4 мм) выступающими над жестким, с серебряным блеском стволом на опять-таки вороненом корпусе. Отверстие для выброса стреляных гильз, как и курок со стволом, отливающее серебром, рукоятка из пластмассы под цвет дерева — это было, без сомнения, настоящее и серьезное оружие, поражавшее своей массой, уж наверняка не пустая игрушка. С точки зрения годности к употреблению речь шла о технически безукоризненном личном огнестрельном оружии калибра 9 мм Luger Parabellum, которое, как он выяснил позже, благодаря всеобщей стандартизации калибра приобрело широчайшее распространение.

Он, Левинсон, не без трепета взял в руки крупную металлическую штуковину (предназначенную для применения в военных целях), по сути дела, аппарат, механизм, и стал со всех сторон его разглядывать. Попробовал было прицелиться, остерегаясь при этом прикасаться к курку. Возможно, это проявление осторожности и было чрезмерным, но такая принципиальность была явно нелишней, хотя новенькое оружие прямо со склада наверняка было не заряжено. Пистолет показался ему слишком тяжелым, просто чересчур. Немыслимо тяжелым. Кому нужно такое массивное оружие, спросил он самого себя. И тем не менее от этого оружия исходили какие-то колдовские чары. Он осторожно заглянул вдуло спереди, потом попробовал извлечь магазин, правильно нащупал механизм, вынул и снова вставил, — чем не киношный прием? Он сотни раз наблюдал, как киногерой досылает магазин большим пальцем левой руки снизу в рукоятку пистолета. Это было как бы фотографически заученное движение, которое он умел воспроизводить. Магазин щелкал, а когда он снова освобождал его и снова досылал в гнездо, щелчок повторялся. Он страшно испугался, когда вдруг осознал, что пистолет поставлен на боевой взвод, заряжен, и магазин набит патронами до отказа. Он с удивлением стал извлекать их один за другим, тринадцать предметов ржавого цвета, собственно, они являлись, как ему показалось, никелированными снарядиками с таким же серебристым блеском, как курок, ствол или отверстие для выброса стреляных гильз. Патроны тоже вызывали в нем исключительно положительные эмоции — тринадцать свободных от всякой вычурности, функционально оправданных и точно очерченных маленьких, значимых деталей, которые он выложил перед собой на кухонном столе. Только убедившись, что и в стволе ничего не осталось — того самого последнего забытого патрона, — он оттянул затвор и, преодолев мимолетное колебание, словно в страхе перед взрывом, нажал на курок. Механизм пистолета щелкнул.

При этом в своеобразной одномоментности сознания, еще почти до распаковывания посылки, ему пригрезилось, что этот подарок (или как он его ни назови) содержал в себе угрозу для него самого. Не прилагая к этому усилия, он, Левинсон, стал обладателем оружия, бесхитростного технического механизма, воплощения надежности и точности, нацеленного лишь на достижение все определяющей цели. Разве оружие являлось чем-то иным, кроме как приспособлением для ускорения полета частички металла, сделанного для того, чтобы прицельно попасть в живое тело, пробить его, то есть поранить или разрушить? А разве самое элегантное оружие в конечном итоге являлось чем-то иным, кроме камня, которым с надежного расстояния проламывали череп своему соседу, нисколько не замарав себя?.. Или же какой-нибудь железякой, годной для того, чтобы с использованием чужой, не своей, силы въехать кому-нибудь по ребрам. Да и какая была разница между тем, кто примитивно убил своего ближнего, придушил или прирезал его, и тем, кто в еще более примитивной форме пристрелил своего визави с такого расстояния, когда уже непозволительно промахнуться? Разве что убийца, душитель и палач был более честным. Фактически убийство на расстоянии было безличным. Здесь уже не действовал принцип «глаза в глаза», противостояние перестало быть поединком, а в результате применения оружия данный акт, сам процесс убиения, утратил свою конкретно-практическую суть и свелся просто к принятию мгновенного решения. Там, где незначительным фактическим усилием всего лишь приводится в действие созданный чужой рукой механизм, все происходящее оборачивается скорее абстрактным и каким-то невыразительным решением, чем осознанным действием. Но то, что и это не было последним словом, стало ему известно позже.

Таким образом, он стал обладателем, как впоследствии было подтверждено, армейского пистолета восточноевропейского происхождения, не зная при этом, почему, для чего и от кого ему прислали это оружие, хотя, разумеется, напрашивалось предположение, что пистолет от них и связан с их заданием — недобрый утренний подарок. Он остро чувствовал, что все это значит. Опасная штуковина лежала на кухонном столе. Он положил ее туда осторожно, как обращаются с новыми вещами, предварительно протерев до блеска шерстяной тряпочкой гладкие поверхности новенького изделия. Затем, наверное, еще целый час просидел возле стола; пристально рассматривая пистолет, но ни о чем при этом не задумываясь, он знал, что именно от данного предмета исходила настоящая угроза, что на него надвигалось что-то немыслимое, хотя ему, разумеется, было ясно, что он никогда и ни при каких обстоятельствах и в любом случае, согласно намеченным ими целям (но вот каким?), не применит и не использует это оружие. Тогда зачем оно ему? С удивительной для него самого деловитостью и хладнокровием он не отрывал взгляда от лежащей перед ним военной штуковины, задавая себе реальный вопрос о том, как от нее отделаться: отнести во властные органы (например, в полицейский участок «Давид»?) он не решился, просто выкинуть (куда?), спросить знающего человека (кого?), вернуть ее отправителям (как?), заявить о своем выходе из игры (но каким образом, ведь не через газету же?). Откровенно говоря, он уже знал, что ему от них не отмотаться, что они не отпустят и что бессмысленно ввиду несвоевременности и недальновидности сегодня принимать решение. Речь шла не об этом.

Затем он снова испытал желание убедиться в точном функционировании механизма, услышать надежное механическое срабатывание и щелканье отдельных компонентов оружия, ощутить напряженное состояние предохранителя, когда, освободив его рычаг, снова взвел затвор, почувствовав выскочивший молоточек, в то время как затвор (одновременно осуществив перезарядку) вернулся в исходное положение. После этого, придерживая большим пальцем молоточек в результате нажатия на спусковой крючок, он снова освободил молоточек и подвинул его вперед, чтобы поставить пистолет на предохранитель. Он и рычажок предохранителя снова и снова пробовал двигать в обе стороны, постепенно стараясь нащупать его в кобуре, аутодидактически знакомясь с оружием, даже сказав про себя: я познаю функциональное предназначение оружия. Он неоднократно извлекал магазин, эти крохотные детальки — патроны, вытаскивал и снова вставлял в гнезда, что сопровождалось щелчком, потом легким нажатием вставлял магазин в рукоятку и снова снимал пистолет с предохранителя, вынимал магазин, вытаскивал из него патроны и снова осторожно оттягивал затвор, отпускал его и, наконец, продавливал спусковой крючок, после чего раздавался щелчок молоточка. Остановившись в прихожей перед зеркалом, он навел незаряженный пистолет на свое зеркальное отражение, посмотрел на себя поверх ствола, ни разу глазом не моргнув, абсолютно спокойно прицелился и нажал на спусковой крючок… щелк… с ухмылкой приставив незаряженную штуковину к виску, он с любопытством вообразил себя в роли самоубийцы, после чего бессмысленно прицелился из окна в глубину комнаты.