Современному человеку, испорченному доктриной Дарвина и массой дремучих условностей, вдобавок обладающему достаточно грубой нервной организацией, трудно принять даже мысль о возможности перевоплощений. А животное, которому ведомы многие закрытые для нас истины, воспринимает переход из одной реальности с её антуражем в другую, как естественное действие, почему нет? Поэтому, попав к новым людям, оно, вероятно, начинает почитать хозяина или хозяйку за новое воплощение своей куда-то исчезнувшей звериной матери. Быть может, в этом и таится корень беспредельной собачьей преданности тем, кто стал для них новой роднёй, обожествляя её и отождествляя себя с ней.

Поначалу и для Жульки этот вопрос казался запутанным. Ведь её мама не просто осталась где-то в другом месте — она однозначно и очевидно перестала быть живой у Жульки на глазах. Перешла какую-то грань бытия, за которой и самого-то бытия нет. Она была, лёжа неподвижно рядом, там, на мусорке. И одновременно её, как живого существа, уже не было. Мамки не будет больше теперь никогда — опять приходило подсознательное, принося удушливую тоску. Тогда Жулька по привычке своего прежнего полудикого существования задирала мордочку и принималась писклявенько завывать, внося переполох в душу Тамары Ивановны.

Но пришел момент новой истины и для Жульки: она постановила для себя, что мама превратилась в тётю Тому. И мало помалу в голове щенка место сложной философии начали занимать более прозаичные и насущные вопросы.

Бедолагу теперь особенно интересовало, например, каким следует считать её нынешнее положение — хорошим или плохим? Другим — это точно, тут и думать не о чем. Но каким?

Вроде её кормили, никто не обижал и никто на неё не охотился, если не считать длинношёрстного и длиннохвостого кота Мотьку. И не хотелось думать, что сытная тягучая масса, невиданная до того на мусорке, называемая кашкой, от которой заметно надувалось ещё голенькое пузцо, дается ей с дурной целью. Как и теплая вода, в которой её почти сразу по прибытии искупали с добавлением сильно и противно пахнущей жижки — керосина, после чего Жулька перестала чесаться и ощущать присутствие в шерсти кусачих тварей. И неужели мягкое ложе — её личное! — устроенное не из травы и мха на сырой земле, а в уютном уголке из чего-то незнакомого, но тёплого, сделано было только для того, чтобы потом причинить ей боль или несчастье? Да и тётя Тома, большое ласковое существо, каких Жулька раньше не видывала, только с дрянной целью то и дело приятно поглаживала её по спинке и животику и издавала звуки хотя и непонятные, но умиротворяющие? Зачем тогда эта тётя-мама всё время норовила подсунуть приёмышу какой-нибудь вкусный кусочек вроде косточки с остатками мясца или обмакнутой в собственную еду хлебной корочки?..

— Нет, такое не считать за благо невозможно — от кормёжки к кормёжке всё прочнее утверждалась в этой мысли Жулька. И тогда в младенческой душонке сами собой поднимались горячие волны родственности, испытанные до сих пор только к мамке.

Не портило картины общей благостности даже общение с котом, знакомство с которым прошло быстро и удачно. При первом появлении щенка, поставленного хозяйкой в прихожей прямо перед кошачьим носом, властелин местного животного царства, не ожидавший такого беспардонного нарушения суверенитета своих владений, изогнулся немыслимой дугой и с места подпрыгнул вверх метра на полтора. Он даже забыл зашипеть и поплеваться, как полагается в таких случаях кошачьему племени. Правда, впоследствии он всё же выразил Тамаре Ивановне своё возмущение, непарламентским способом надув в любимые её чоботы. За что, понятное дело, был основательно оттрёпан веником. Жульку же глубоко запрезирал, и при любом удобном случае старался выказать это презрение. Мотька взял за неизменное правило всегда держать пришлую тварь в поле зрения. Делал он это для того, чтобы раз за разом показывать, кто главный на территории квартиры — после тёти Томы, разумеется. Улучив подходящий момент, с шипением выскакивал котище из засады, наводя оторопь на щенушку. Коль скоро собачонка войной на него не шла, а наоборот, вела себя смирно и покорно, как бы подчёркивая готовность признать кошачье старшинство, Мотька распоясался настолько, что позволил себе приблизиться к Жулькиной обеденной посудине. Но и тут собака проявила ангельское миролюбие, без звука пропустив нахала к своей еде. Это было сверх всяких кошачьих представлений об отношении видов животных. Окончательно же Мотьку сбила с толку готовность пришлой поделиться своей пищей. Оглядываясь на хотя и щенячью, но уже здоровенную пасть, Мотька запустил лапу в Жулькино кашло. Собака стерпела. Мотька нашарил в похлёбке и извлёк на свет Божий мясной кусочек. Жулька не шелохнулась. Кот неторопливо принялся есть выловленный когтистой лапой трофей. И опять щенок сидел смирнёхонько, расставив лапы, только склонял голову то в одну сторону, то в другую. А потом, когда Мотька подошёл и стал заглядывать в умильные карие глаза, чтобы понять, что за фрукт такой эта новенькая, Жулька окончательно прорвала фронт холодной войны, облизав длинным розовым языком Мотькину спинку и перепачканную в халявке мордочку.

Тут Мотька сдался, признал собачку законным обитателем дома и даже разрешил ей считать себя в некотором роде наставником. Во всяком случае, показал пару-тройку приёмов правильного вылизывания шёрстки.

— Всё, вроде, идет на лад, и все же — кто они, эти коренные жители светлой и чистой норы? И что будет потом? — не переставала насторожённо думать Жулька.

…Что взять со щенка, в коротенькой биографии которого были только мамка, змеиное чудище да летающие убийцы! Ведь ни людей, ни даже кошек Жульке встречать до сих пор не приходилось. Зато, едва глаза открылись, пришлось выживать в голоде и постоянном противостоянии опасностям. Поневоле появятся и недоверчивость, и страхи.

Очень скоро собачка, подначиваемая котом, интуитивно выстроила для себя местную иерархию. Главенство, разумеется, принадлежало новой мамке — большому существу, всегда почему-то передвигающемуся на задних лапах. Мамка-хозяйка присаживалась низко лишь за тем, чтобы погладить Жульку или наполнить мисочки — одну с водой, другую с едой. У хозяйки — скоро сообразила и запомнила Жулька — есть имя Тома, тётя Тома. По крайней мере, так её называли такие же двуногие великаны, приходившие к ним в логово. В отличие от первой Жулькиной матери при появлении гостей тётя Тома прятаться малышей не заставляла, а даже наоборот, подхватывала собачку под брюшко и показывала её пришельцам, поглаживая и что-то лопоча. Не разумея слов, щенок всё же догадывался, что говорили о нем, и очень жалостливо. Эти демонстрации Жульке не нравились, и она извивалась в ласковых руках как червяк, стараясь выскользнуть и забиться в укромное местечко. Что за жалость и непочтительность к зверю и защитнику, который зубы свои, путь и молочные, не показывает исключительно из уважения к Томе! Как хозяйка не поймёт, что не все обитатели вселенной такие же добрые и щедрые, как она. А вдруг кому-нибудь из её двуногих приятелей приглянутся остатки еды на дне Жулькиной плошки?.. Или вздумается полежать на мягкой собачьей подстилочке?.. Или, чего доброго, захочется обидеть друга Мотьку?.. Впрчем, с Мотькой, пожалуй, пусть творят что хотят — вон как предательски разлегся у них на коленях и мурчит на весь дом!