Когда он вернулся, Грицук уже сидел на прежнем месте с какой-то безразлично-холодной миной на украинском лице.

– Что Продольный хотел?

Тоха лениво повернул голову.

– Предла'ает место искать. Лучше вне милиции.

– Не понял?

– Пришло якобы новое штатное расписание. У нас сокращают единицу в розыске. Мол непрофилирующая служба. Предложено мне' как самому молодому. Да и пошли они… Уеду в Харькив, ворья везде хватает, не пропаду.

– Шизанулись?! Нас и так по пальцам пересчитать! Кто останется?!

– Плевать мне, Андрюха, – равнодушно протянул Грицук, – Без меня большевики обойдутся.

– Сколько сроку дал?!

– Три дня.

– Кр-р-ретины! – ругнулся неизвестно на кого Андрей. – Кто ж у них профилирующий? Геморрой в форме?

Он засыпал в чайник добытую заварку, воткнул кипятильник в банку с водой.

– Ты, Тоха, в башню не бери. Первый раз, что ли, сокращают? Сейчас сократят, после восстановят, когда опять власть сменится.

Грицук не захотел продолжать, резко сменив тему:

– Слышал, на днях в твоем районе собак постреляли? Телетайп пришел. Пять штук из «Макарова». Чудик какой-то. Приказано ориентировать личный состав.

– Зачем? Не люди же? – чуть побледнев, спросил Андрей.

– Большой общественный резонанс, 'ражд-ане шум подняли, защита животных, цинизм, ну и прочая дребедень… Я думал, ты в курсе, рядом же.

– Нет, не слышал. Чай будешь?

– Да, выпью.

Андрей открыл ящик, незаметно вытащил картонную коробочку из-под патронов. Так ведь и не выкинул! Скомкал и метнул в мусорную корзину, следом за чайной упаковкой. Тоха сидел на диване, прикрыв глаза.

– Да, слушай-ка! – вспомнил Андрей. – Больного так ведь и не проведали. У тебя данные есть?

– Вон список на столе. – Грицук открыл глаза. – Нижний клиент.

Андрей протянул руку к соседнему столу.

– Одышкин?! Пашка?

– Знаком?

– Черт, я и не знал, что он… Надо же. Плотничек…

Грицук взбодрился:

– Кто такой?

Андрей достал из сейфа амбарную книгу.

– Пару лет назад он влетел за «солому». Еще там, на моей бывшей земле, в другом районе. Получил условно на первый раз. Сейчас ему двадцать три. Мамаша все ко мне тогда бегала, плакала, а я успокаивал.

– А «солома» откуда?

– Без протокола рассказал. Зубова знаешь? От него товарчик. Он полрайона снабжал. А ОНОН[2] про него даже и не слыхал, потому что грамотным товарищ был, сам ни на чем не светился.

– Почему был?

– Потому что, после того как Паша Одышкин мне про него упомянул, а я в свою очередь поделился информацией с мужиками из ОНОНа, взяли Зубова в разработку и успешно парня приземлили. А Одышкина я за эту маленькую услугу научил, что на протокольчике написать. «Шел-нашел-взяли», в общем, как обычно.

– Он ширялся?

– Нет, только торговал. Так что есть нам о чем с Пашей потолковать. Вспомним тяжелое время и старые раны.

– Может, с обыском на'рянем? Опять наркоту найдем. Оно то'да как по маслу пойдет!

– Посмотрим. Может, и найдем. Пока так попробуем. Паша мне по гроб жизни обязан, что сейчас на зоне не коптится. Да и перед Зубом я его не вывел… Непонятно только, что он в мебельной делал? Может, завязал после суда? Неужели помогает?

– Ко'да едем?

– Да хоть сейчас. Тем паче что ехать не надо, он в соседнем дворе обитает.

– 'оним! 'де ж ты раньше був?!

Грицук, забыв, что полчаса назад получил предписание очистить органы от своего присутствия, азартно потер руки.

Мать Одышкина узнала Андрея, но, не помня имя-отчество, тихонько буркнула что-то приветственное, пропуская оперов в квартиру.

Паша был дома и, как того следовало ожидать, в лежку не лежал, а сидел на диване и спокойно смотрел «Историю любви». Узнав Андрея, он засуетился, заулыбался и уступил место на диване, пересев на стул.

– Болеем, Паша? Как здоровьице?

– Спасибо, почти. Вы по поводу стрельбы?! Так я вчера все уже рассказал.

– Кому?!! – в голос спросили оперы.

– Так вашим же! Мен… ну, тоже, в общем, из милиции.

– Из нашего отдела? Ермакову? Херувимову?

– Я не помню фамилий. Кажется, они сказали, что приехали из управления по организованному бандитизму. Двое здоровых таких, в «Адидасе» с лампасами и в пропитках.

Ни Ермак, ни Херувимов пропиток не имели, к тому ж они наверняка рассказали бы о визите к Одышкину.

Паша, предчувствуя, что оказался потревоженным напрасно и можно вновь сосредоточиться на «Лав стори», расслабился и закинул ногу на ногу.

– Ну и что, милок, ты им рассказал? – немного расстроившись, спросил Андрей.

– Правду! Я тут приболел, больничный взял. Тридцать девять с полтинником. Думал, загнусь!

– Не скажешь по тебе, – подметил Антон, рассматривая довольно бодрую внешность Одышкина.

– «Панадол»!!! Никаких таблеток! Мама в театр собралась…

– Понятно. Прикованный тяжелым недугом к постели, Паша Одышкин доживал последние дни. Дожил. Вовремя тебя прихватило. Просто, можно сказать, повезло.

– Судьба-а-а, – развел руками Паша.

– Это все, что вчера вспомнил больной?

– Нет, а причем здесь я?! Ну, повезло, заболел. Какие ко мне претензии? Я что, должен все знать?!

– То есть вчера ты, кроме того, что у тебя тридцать девять, ничего ценного не сообщил.

– Конечно!

– А сегодня? Тебе ж наверняка дали время подумать.

– Ну, дали, – стушевался Паша. – Что из этого? Могли бы и не давать. Время

– не деньги.

– Как ты оказался на мебельной?

– Как все люди. По нужде. Сидел на мели, встретил Кольку Тихонова, ну, убили которого, он и предложил.

– Вы были знакомы до мастерской?

– Соседний двор, все детство бок о бок. В комсомол вместе вступали. Зашибали не то чтобы много – лимона по полтора в месяц, но это лучше чем ноль.

– В комсомоле?

– В мебельной.

– Похвально.

– Еще бы! Женюсь скоро, бабки нужны, а где сейчас, ничего не умея, честно заработаешь? А здесь наловчился шкафы собирать, ума большого не надо.

– Складно звонишь, – хмыкнул Грицук.