— Если не веришь, матушка, я тебе тоже словарь составлю. Мортус — мертвый, ест — есть, ту — ты, пастор — пастух, стат — стоит, окулист — око, матер — мать, новус — новый. И так могу продолжать без конца…

Караван барок втянулся в Неву, после Боровицких порогов Невские пороги уже не казались страшными. Скрывать свои женские страдания Екатерина не сочла нужным и, показывая на дворец Пеллы, сама призналась:

— Вот здесь я провела худшие в жизни дни, какие только могут выпасть в судьбе женщины. Черт меня дернул в ту пору зачитаться старым дураком Циммерманом! Его трактат об уединении, которое он восхваляет как лучшее лекарство для души, надо бы сжечь как крамольную книгу…

Показался Петербург. Потемкин высадил на Дворцовой набережной Екатерину и дипломатов, а сам навестил Дениса Фонвизина.

— Мольеру, брат, не завидуй, — сказал он ему в утешение. — Твои бригадиры да недоросли переживут на Руси маркизов да тартюфов мольеровских. Описал ты их бессмертно!

— Зато сам смертен. По земле не хожу, а ползаю.

— Все мы смертны, Денис, едино дела наши бессмертны…

Отдохнув дома, Потемкин отправил в Екатеринослав большую библиотеку — для чтения, послал в Херсон капеллу свою — для пения. Синельников между тем, видя, что покупателей на земли степные да крымские не находится, стал раздавать их бесплатно, и нищие офицеры армии, мичмана флотские становились обладателями больших поместий, образуя новое на Руси дворянство — таврическое, Синельников и Гавриле Державину (по свойству родственному) 6 000 десятин подарил: бери, коли дают… Потемкин на гнев крепостников отвечал бранью:

— Им бы, дуракам, не беглых у меня сыскивать, а по доброй воле селить мужиков в местах новых. Земли таврические, кои ныне копейки стоят, через полвека станут доходы миллионные приносить… Хватятся потом, да поздно будет!

Через свою канцелярию он указал немедля закладывать в Херсоне литейное производство: требовались ядра и пушки для флота. Светлейший давно разослал по стране партии рудознатцев, и старания их не пропали даром: возле Кривого Рога сыскали богатые залежи угля и железа… Потемкин ощущал себя вроде Колумба, открывающего для отечества новую Америку. А помещики севера России проклинали его — помещика южной России; при дворе, в коллегиях и в Сенате открыто говорили, что все начинания Потемкина — мыльные пузыри, городов там нету, флота нету:

— Это он нарочно напридумал, чтобы казну грабить…

Потемкин, в свою очередь, требовал у Екатерины:

— Дабы вздорные слухи пресечь, матушка, ты как хочешь, а я тебя в Тавриду выманю, и ты своими глазами убедись…

Безбородко наседал на Потемкина, чтобы тот не забывал о делах кавказских. Потемкин отвечал ему:

— Хлеба, которые там зреют, — распорядился Потемкин, — до жатвы вытоптать кавалерией. Которые в скирды убраны — те жечь! Если мятежники погонят скотину на выпас в долины наши, скотину отбирать… И поступать без жалости!

Дашкова переслала ему из Академии материалы о древней колонии греков Ольвии, где потом кочевали скифы; на карте светлейший высмотрел это место — при слиянии Буга с Ингулом, там открыли шанец, но шанца мало. Он спросил Рубана:

— А что у нас близ этого шанца, знаешь ли?

— Да ничего… Иностранец Фабри завел там хутор, овец выращивает. А возле шанца расселились запорожцы, из Сечи бежавшие. Ничего там нету, да и чему там быть?

— Однако, — сказал Потемкин, разглядывая карту, — если тысячи лет назад греки в Ольвии имели цветущий город, чеканили свою монету, надо полагать, что место сие было выгодно промыслами. И расположено удачно. Смотри сам: Днепровский лиман, откуда ни сунься, загражден Очаковом. Херсона нам уже мало, в устье Буга необходим город, где бы корабли строились и люди жили… Название? Так я название сразу придумаю. Нике — победа, а лаос — народ. Чем плохо?

Так зародилась мечта о городе НИКОЛАЕВЕ — славном граде мореплавателей и кораблестроителей. «Nike и laos».

— Мансура от Кизляра отбили и дальше гнать станем. Об одном бога молю — только б чумы снова не было…

Доктору Самойловичу он советовал ехать в Египет, дабы выяснить там условия, в каких чума зарождается; из Тавриды ученый Габлиц рапортовал о начале посадок платанов и кипарисов в Алупке, Ялте и Симеизе: Габлиц преподнес светлейшему «Физическое описание Таврической области» — первую книжку о Новой России.

Григорий Александрович сказал Рубану:

— Габлиц нефть обнаружил. Куда девать ее?

Рубан заложил перо за ухо, ковырнул в носу:

— А кто ее знает! В иных местах на Руси мужики колеса у телег сливочным маслом мажут, чтобы не шибко скрипели. Может, из нефти тоже смазка получится? Или лучше того — нефть эту возжигать в лампадах божиих, а?

— Все храмы завоняем, — возразил Потемкин. — Бог с ней. А вот соль крымская — это и селу и городу всегда подарок…

В конце августа Мансур вторично подошел под Кизляр с многотысячным войском, но огнем пушек и атакою терских казаков был разбит. Из Кизляра Потемкину переслали письмо Мансура; в углу его была оттиснута голубая печать: «Имам ал-Мансур». Имам предлагал русским властям установить твердый прейскурант на выкуп пленных детей, женщин, солдат и офицеров. Вывод был печален. Турция, по сути дела, уже открыла военные действия против России.

— Разумовский, — сказала Екатерина, — надеюсь, уже пропитался в Дании ядом противу шведским, и не пора ли, Александр Андреевич, готовить его для Стокгольма… Что еще у нас важного? Циммерману я писала, что Герц дурак и на все мои слова отвечает только в полярных крайностях: да или нет! Надеюсь, «старый Фриц» перлюстрировал мое письмецо к Циммерману, и Герц уволочит из Петербурга свои поганые кишки…

— Еще неясно, кого пришлют на его место.

Екатерина отвечала Безбородко:

— Кого бы ни прислали, будет он врагом нашим.

— И большим другом в Гатчине и Павловске.

— Ты прав, конечно. Но не стрелять же мне всех…

Безбородко напомнил о депеше Булгакова: граф Шуазель-Гуфье предложил туркам расположить в крепостях Босфора гарнизоны французские — пока 3000 солдат. Екатерина стала диктовать ответ: «Мы не обыкли интересов России отдавать на решение времени… прибегаем к средствам от Бога нам данным по охранению славы нашей, величия государства нашего и безопасности его пределов». Безбородко быстро записывал.

— Закончи без меня, сам знаешь, что надо говорить в таких случаях. Пусть Яков Иваныч донесет до великого визиря нашу волю: дела азиатские мы почитаем совершенно чуждыми для всех европейских народов, кроме народа российского.

— Не слишком ли резко, ваше величество?

— Пиши! Что я ни нажую, все проглотят… И не забудь дату поставить: писано в дождливое число жаркого месяца в год денежного неурожая по случаю нашей смерти от голода.

Екатерина ковыляла по комнатам, опираясь на костыль: у нес распухали ноги. Календарь на столе Безбородко показывал 15 ноября 1785 года. Явился ослепительный Потемкин с проектами новых указов. Екатерина спросила — с вызовом: