* * *

– Знаешь, – честно признался кувшиннорылый Викентий, – зря вы это всё с Артёмом затеяли… Ты что, надеешься, Портнягин придёт в Секондхендж компромат выкапывать? Или на свиданку к кому-нибудь прибежит?

Товарищ Арсений нахмурился и вновь отложил книжицу. Сам чувствовал, что пошёл на поводу у ненормального стихоплёта… земля ему пухом. Кстати, сегодняшние газеты, две из которых валялись среди прочих бумаг на прорабском столе, довольно подробно освещали операцию по извлечению тела самоубийцы с территории капища. Сперва пришлось подогнать к дубку радиоуправляемого робота с гидравлическими ножницами, чтобы перерезать галстук, а затем воспользоваться арканом.

Арсений покосился на заголовок, крупными буквами клеймящий колдунов и интеллигенцию. Рядом подвёрстано было интервью с известным кутюрье Столыпиным-младшим. И в голову забрела странная, словно бы чужая мысль: даже удавившись на собственном галстуке, принадлежность свою к интеллигенции не подтвердишь. Напротив, опровергнешь. Кто такой интеллигент? Это прежде всего личность, разорвавшая связь с народом. То есть размыкало ему уже не страшно. А раз удавился, значит была связь-то, пусть слабенькая, но была.

Или Секондхендж размыкает тебя не только с обществом, но и с самим собой? А ведь и впрямь: астральные волокна, о которых повествует Савелий Сирота, в интеллигентной ауре должны быть запутляканы ещё сильнее, чем, скажем, у простого работяги-риелтора. Колтун на колтуне и колтуном погоняет. И вот, оказавшись в зоне высокой энергетики, всё это начинает распускаться, распрямляться, пушиться… Хотя у таких субъектов астральная шерсть, что ни день, без всякого размыкала сама собой дыбом встаёт. Истинный интеллигент – он ведь о чём подумает, в том и усомнится…

Примерно так мыслил товарищ Арсений, всё больше запутывая незримые волокна своей ауры, когда дверь вагонки распахнулась и на пороге временного агитхрама возник совиноглазый товарищ Артём, причём вид у него был несколько таинственный, торжественный и отчасти зловещий.

– Ну? Что?

– Хлюпик наш рифмоплёт!

– Это я и сам понял. Что ещё?

– Значит так… – Товарищ Артём сунул руку за борт пиджака, но извлёк, разумеется, не ствол, а некий выведенный на принтере список. – Из тех, кто ходил в Секондхендж, самоубийц немного – процентов десять. Но долбануло практически всех. Кто в запой ударился, кто на иглу сел…

– Тоже неплохо.

– …и у всех отвращение к прежнему роду деятельности. Брокер не может слышать о бирже, доярка – о коровах…

– Так-так-так…

– Интересен случай с одним попом. Лет пять назад пытался освятить капище. На другой день сверг с себя сан и подался в безбожники. Потом посетил капище вторично и начал громить атеизм.

– Вот как? Это что же… клин клином вышибают?

– Не знаю. И никто не знает.

– А выводы?

– Выводы такие, что, если нам даже повезёт заманить Портнягина в Секондхендж, с собой он, скорее всего, не покончит. Мужик крепкий.

– А и не надо! – Товарищ Арсений повеселел, возбуждённо потёр ладони, прошёлся из угла в угол. – Пусть живёт! Главное, что он смысл своей деятельности утратит, понимаешь ты это, товарищ Артём? Выборы – через неделю. И вот представь: этот их единый блок «Колдуны за демократию» лишается своего кандидата в Президенты! А?!

– Да, но заманивать-то как будем?

Погрустнели товарищи, закручинились. Незримые волокна трёх аур клубились в тесном помещении подобно паутинкам. Сплетались, расплетались и всё никак не могли сбиться в единый колтунок. То бишь план операции.

– А что со старичонкой? – чуть погодя хмуро спросил Арсений. – Выяснил, кто он такой?

– Нет, – с сожалением признался Артём. – Походил вчера по Колдобышам, поспрашивал… Там таких дедков – пруд пруди! И всё не те… Наверное, не местный он.

– Жаль, не догадались мы его тогда сфотографировать, – посетовал старший товарищ. – Может, фоторобот изготовить?

– Фоторобот я уже смастрячил. Вот.

– Ну-ка, ну-ка, – оживился Арсений, принимая портретик шесть на девять. – А что? Похо-ож…

– Позвольте… – вмешался товарищ Викентий, отбирая карточку. – Нет! – сказал он, приглядевшись. – Не может быть!

– Что такое?

Товарищ Викентий сорвал очки с кувшинного рыла, всмотрелся невооружённым глазом.

– Вы не поверите, товарищи, – объявил он, сам удивляясь заранее тому, что намерен был сообщить. – Знаете, кто это? Это же Ефрем Нехорошев! Бывший учитель Глеба Портнягина…

– Личность – известная? – хищно прищурился товарищ Арсений.

– Более чем. Старейший чародей Баклужино. Сильно запойный. До сих пор гадают, чёрный он маг или белый…

– К выборам какое-нибудь отношение имеет?

– Никакого! Политиков на дух не переносит. Считает общественную активность результатом порчи. Очень расстроился, когда ученичок его подался в кандидаты…

– Что значит расстроился? Ушёл в запой?

– Хуже, – мрачно произнёс товарищ Викентий. – Вышел.

Глава 7

Старый колдун Ефрем Нехорошев сидел, трезвый и угрюмый, на шатком табурете в опустевшей своей однокомнатке и с брюзгливым выражением смотрел, как по истоптанному в войлок ковру, играючи одолевая клоки серо-белой кошачьей шерсти, неспешно шествует вконец разнуздавшийся таракан. Наконец, не выдержав, чародей протянул руку, взял не глядя с краешка стола колбу дихлофоса, добавляемого в некоторые зелья, и, привстав, расстрелял наглеца в упор. Наложить заклятие не было сил. Отправил баллончик на место и снова присел, наблюдая без интереса, как мечется по полу, вычерчивая сложные кривые, издыхающая тварь.

Внезапно показалось, будто стремительные эти метания складываются в некие знаки. Ефрем всмотрелся.

«В-С-Е-Х Н-Е П-Е-Р-Е-Т-Р-А-В…» – удалось разобрать ему. Он досадливо поморщился, а когда взглянул снова, таракан уже лежал, опрокинувшись навзничь, и легонько подёргивал лапкой.

Сам по себе таракан существо сметливое, но бессмысленное. Способности к письменной речи прорезаются у него лишь на уровне коллективного разума, кстати сказать, довольно высокого. В данном случае, как легко догадаться, жертву инсектицида пробило на социум, и она в агонии выдала единым росчерком главные чаяния всей тараканьей громады.

А вы думали, одних только людей пробивает?

* * *

Шла третья неделя одиночества старого колдуна.

Ещё утром первого дня он ощутил с тревогой, что вполне естественный, напрашивающийся в его положении поступок требует нешуточного усилия воли. Всего-то навсего: свернуть пробку и принять первые сто двадцать капель. Движение, совершаемое на уровне инстинкта. Сердечники принимают так корвалол.

Когда кто-либо из ваших знакомых бросается в лестничный пролёт или иным подобным способом решает раз и навсегда свои проблемы, сочувствующие задают всего два вопроса: сильно ли был пьян и долго ли пил до этого. Услышав, что сильно и долго, успокаиваются, приходят в доброе расположение духа, даже позволяют себе скорбную жабью улыбку: вот она, водка-то… Отчасти они правы: большинство смертельно больных умирают от вынужденной передозировки лекарства. Так и тут. Да, пил, не просыхая, в течение полугода, потом удавился. А иначе удавился бы ещё полгода назад.

С младых ногтей внушают человеку: «Трудись, а то