Уильям Уильямс и другие стали жертвами мстительных высокопоставленных чиновников. Это необходимо исправить! Британия — страна справедливости! В конце концов, мы воевали именно за это».

— Слыхали? — сказал Билли. — Здесь написано, что я стал жертвой высокопоставленных чиновников.

— Я тоже, — сказал Сирил Паркс, изнасиловавший в хлеву четырнадцатилетнюю бельгийскую девчонку.

Вдруг у Билли выхватили газету. Он поднял голову и увидел тупую физиономию Эндрю Дженкинса, одного из самых мерзких типов среди охранников.

— Даже если у тебя есть дружки наверху, Уильямс, — здесь на это всем плевать. Здесь ты — такая же мразь, как остальные заключенные. Пошел работать!

— Есть, мистер Дженкинс! — ответил Билли.

II

Фиц был в ярости, когда летом 1920 года в Лондон из России приехала делегация для переговоров о торговых отношениях — и была принята премьер-министром Дэвидом Ллойдом Джорджем в его официальной резиденции на Даунинг-стрит, 10. Большевики все еще воевали с недавно образованной страной Польшей, и Фиц считал, что Великобритания должна выступить на стороне Польши, но его мало кто поддерживал. Портовые грузчики скорее устроили бы забастовку, чем стали грузить на корабли винтовки для польской армии, а Съезд профсоюзов угрожал всеобщей забастовкой, если британские войска перейдут границу Полыни.

Фиц смирился с тем, что ему никогда не вступить во владение состоянием покойного князя Андрея. Его сыновья, Малыш и Эндрю потеряли право наследования русских земель, и ему пришлось это принять.

Однако он не мог молчать, когда узнал, что замышляли русские Каменев и Красин, разъезжая по Великобритании. Комната сорок по-прежнему существовала, хоть и в ином виде, и английская разведка продолжала перехватывать и расшифровывать телеграммы, которые посылали домой русские. Лев Каменев, председатель Московского Совета бесстыдно развернул революционную пропаганду.

Фиц был в таком негодовании, что в начале августа на одном из последних обедов в конце лондонского сезона в разговоре с Ллойдом Джорджем позволил себе упреки в его адрес.

Произошло это в доме лорда Сильвермэна на Белгрейв-сквер. Обед был не такой роскошный, как те, что лорд Сильвермэн устраивал до войны. Было меньше перемен блюд, и меньше нетронутых блюд возвращали на кухню, да и сервировка стола была проще. Еду подавали не лакеи, а служанки: в лакеи уже никто не шел. Похоже, что роскошные пиры эдвардианской эпохи навсегда канули в Лету, думал Фиц. Однако дом Сильвермэна по-прежнему привлекал самых могущественных людей страны.

Ллойд Джордж спросил у Фица о его сестре Мод.

Эта тема тоже приводила Фица в ярость.

— Я с прискорбием вынужден сказать, что она вышла замуж за немца и уехала жить в Берлин, — ответил он. О том, что она уже родила первенца, которого назвали Эрик, Фиц умолчал.

— Мне это известно, — сказал Ллойд Джордж. — Я просто хотел узнать, как она поживает. Очаровательная женщина.

Интерес премьер-министра к «очаровательным женщинам» был прекрасно — а вернее, скандально — известен.

— Боюсь, что в Германии жить нелегко, — сказал Фиц. Мод писала ему и просила назначить ей содержание, но он отказал наотрез. Она ведь вышла замуж без его разрешения, так с какой же стати она рассчитывает на его поддержку?

— Нелегко? — переспросил Ллойд Джордж. — Так и должно быть, после всего, что они творили. Но все равно, мне жаль ее.

— Господин премьер-министр, мне бы хотелось поговорить о другом, — сказал Фиц. — Этот еврей-большевик Каменев — вам следовало бы выдворить его из страны.

Премьер-министр был в благодушном настроении, с бокалом шампанского в руке.

— Мой дорогой Фиц, — любезно ответил он, — наше правительство не слишком обеспокоено дезинформацией из России, какой бы грубой и бесцеремонной она ни была. Пожалуйста, не надо недооценивать британский рабочий класс: они хорошо чувствуют показную фальшь. Поверьте мне, речи Каменева дискредитируют большевизм гораздо эффективнее, чем любые мои или ваши слова.

Фиц подумал, что это самодовольная чушь.

— Он даже давал деньги «Дейли Геральду»!

— Согласен, когда иностранное правительство субсидирует нашу газету, это невежливо. Но, сказать по правде, разве мы боимся «Дейли Геральда»? Как будто у нас, либералов и консерваторов, нет собственных газет!

— Но он контактирует с группами, которые проводят в нашей стране наиболее жесткую революционную политику, одержимые идеей сломать весь наш уклад жизни!

— Чем больше британцы будут знать о большевизме, тем с меньшим сочувствием будут к нему относиться, запомните мои слова. Он выглядит внушительно только на расстоянии, через непроницаемый туман. Большевизм чуть ли не защищает британское общество — ведь все классы приходят в ужас при мысли, что может случиться, если изменить существующий общественный порядок.

— Но мне это не нравится.

— Кроме того, — продолжал Ллойд Джордж, — если мы их выдворим, нам придется объяснять, откуда нам известно про их происки, и известие, что мы за ними шпионим, может возмутить рабочий класс и настроить против нас общественное мнение эффективнее всех их помпезных речей.

Фицу было неприятно выслушивать лекцию на тему политических реалий, даже от премьер-министра, но он был так раздражен, что продолжил спор:

— Но уж торговать с большевиками нам точно не следует!

— Если бы мы отказались вести дела со всеми, кто использует свои посольства здесь для пропаганды, у нас бы осталось не так уж много торговых партнеров. Ну что вы, Фиц, ведь мы торгуем даже с каннибалами, живущими на Соломоновых островах!

Фиц не был уверен, что это правда — в конце концов, каннибалы с Соломоновых островов мало что могли предложить, — но ничего не сказал по этому поводу.

— У нас что, настолько плохи дела, что мы вынуждены торговать с этими убийцами?

— Боюсь, что да. Я говорил со многими предпринимателями, и не их словам, перспективы на ближайшие полтора года просто ужасные Заказы не поступают. Покупатели не покупают. Возможно, мы вступаем в наихудший период безработицы, подобного которому еще никогда не знали. Но русские хотят покупать — и платят золотом.

— Я бы не стал брать у них это золото!

— Да ладно вам, Фиц, — сказал Ллойд Джордж. — У вас-то и своего достаточно.

III

Когда Билли привез домой в Эйбрауэн свою невесту, им устроили праздничную встречу.

Был летний субботний день, и в кои-то веки не шел дождь. В три часа дня на станцию сошли с поезда Билли и Милдред с детьми, приемными дочерьми Билли — Энид и Лилиан, восьми и семи лет. В это время все шахтеры уже были дома, вернувшись из шахты, и после еженедельного мытья переоделись в воскресную одежду.

Родители Билли встречали их на станции. Они выглядели состарившимися и как-то уменьшились, и больше не казалось, что они занимают главное положение среди окружающих. Отец пожал Билли руку и сказал: