Вернувшись в Тулу, я никому не рассказывал о том, что слышал от Сухова в «Волове». Впрочем, дочери рассказал, и она не отозвалась никак. Но месяца через три, попав в Сергиев Посад, я неожиданно столкнулся с другими участниками «случая», и мне осязательно открылось, что тут не «случай», а явное знамение свыше. И тогда рассказ Сухова наполнился для меня глубоким смыслом. Знамение свыше… — это воспринимается нелегко, так это ныне необычно, особенно здесь, в Европе. Но там, в Сергиевом Посаде, в августовский вечер, в той самой комнате, где произошло _я_в_л_е_н_и_е, вдруг озарило мою душу, и я принял знамение с благоговением. Я видел восторг и слезы чистой и чуткой девушки, и как бы читал в открытой — _в_е_р_е_ — душе ее. И вот тогда-то я и повел свое _с_л_е_д_с_т_в_и_е, и сам, неожиданно для себя, одним ударом разрушил последнее сомнение цеплявшегося за «логику» — Фомы-интеллигента. Не передать словами, что испытывал я тогда: _э_т_о_ — вне наших чувств. Что могу ясно выразить — это одно, определенное: что я _п_р_и_в_л_е_ч_е_н_ в свидетели, привлечен _ч_ь_е_й-т_о_ _в_ы_с_о_к_о_й_ _В_о_л_е_й. А для чего, — это судить не мне. Но что я тогда почувствовал, пережил в миг неизмеримый… — выразить это я бессилен. Ну, как передать, что… _в_р_е_м_е_н_и_ _н_е_ _с_т_а_л_о… _в_е_к_а_ _с_о_м_к_н_у_л_и_с_ь… _п_р_о_ш_л_о_е_ _с_т_а_л_о_ _н_ы_н_е, _б_у_д_у_щ_е_г_о_ _н_е_ _с_у_щ_е_с_т_в_у_е_т, а все — _н_ы_н_е, и — _в_с_е_ _о_т_к_р_ы_л_о_с_ь, _в_с_е_ — как бы — в едином миге! — и это меня не удивляет? В миг озарило — и пропало. Жалок земной язык. Можно вязать слова, но опалившего душу озарения… — нет, передать это невозможно. Но попытаюсь восстановить, как было.

Жизнь моя в Туле, призрачная, под чужим именем «мещанина Подбойкина», под непрестанным страхом, что сейчас и разоблачат, и… — стала невмоготу. Теперь не могу понять, почему я, следователь-психолог, раскрывший сложнейшее, в течении восьми лет укрывался в Туле, где меня легко могли опознать, и не раз узнавали приезжие из Богоявленска. Какая-то безысходность, будто пробка в мозгу застряла, — какое-то непостижимое оцепенение. Самое, кажется, простое — ехать в Москву, острая полоса прошла, в нас, юристах, была нужда, — ну, сунули бы куда-нибудь коллеги, мог бы найти какое-нибудь «нейтральное» занятие, предложил бы полезный курс — «психологические приемы следствия»… — надо же молодежь учить. Ничего в голову не приходило, — пробка и пробка. Учил грамоте оружейников, помогал чертежникам с завода, торговал на базаре картузами, клеил гармоньи. Дочь давала уроки музыки новой знати. Кой-как перебивались. Тула издавна музыкальный город, славен гармоньями на всю Россию. Не этим ли объяснить, что началась, прямо, эпидемия — «на верти-пьяных»? Все желают «выигрывать на верти-пьяных разные польки и романцы». И выпало нам «счастье» — навязалась моей Надюше… «Клеопатра»! И по паспорту — Клеопатра, разумею в кавычках, потому что сожительствовала она с «Антошкой». Так и говорили уцелевшие интеллигенты: «Антошка и Клеопатра». А «Антошка» этот был никто иной, как важная птица из Че-Ка, или ОсобОтдела, так сказать — мой «коллега» — «по пресечению преступлений»… разумеете? Бывший, быкобоец. И вот, эта «Клеопатра», красавица-тулячка, глупое и добрейшее существо, — походя пряники жевала и щелкала орешки, — и навязалась: «ах, выучите меня на „верти-пьяных“»! Мучилась с ней моя Надюша больше года. Инструмент у девицы был — чудесный беккеровский рояль, концертный. А Надюша окончила консерваторию «на виртуозку», готовилась к карьере первоклассной пианистки, и вот… «на верти-пьяных»! Забылась как-то, с «Шопеном» замечталась… — и вдруг, будто бревном по голове — звериным ревом: «лихо наяриваете, ба-рышня!» «Антошка», во всей красоте, с наганом. А «Клеопатра», в слезах восторга: «ах, выучите, ради Господа, и меня такому!» Все-таки польку могла стучать и была в восторге. Посылала кульки с провизией, «папашке вашему табачку», то-се. С отвращение, со стыдом, но… принимали. Тошно, безвыходно, от-вратительно… — и это при моем-то «ясновидении»! Бывало, мужики — «наш следатель под землю на три аршина видит!» — и вот, такое бессилие: засела пробка, полное отупение. В «Волово» поехал к мукомолу не от крайней нужды, а чтобы как-нибудь сбросить оцепенение, вышибить эту «пробку». И мукомол советовал: «ныряйте, Сергей Николаич, в Москву, большая вода укроет!» Но «пробка» сидела и сидела. Или — _т_а_к_ _н_у_ж_н_о_ было? _ч_е_г_о-то не хватало? И вот, это _ч_т_о-то и стукнуло.

Вскоре после поездки моей в «Волово», в начале мая, приходит моя Надюша, пополовелая[348], остановилась у косяка и такими страшными, недвижными глазами, _у_ж_а_с_а_ и _к_о_н_ц_а, смотрит в меня, и шепчет: «папа… _к_о_н_е_ц…». Это слово — _к_о_н_е_ц_ прошло мне холодом в ногах: пришло то, о чем мы с ней _з_н_а_л_и_ молчаливо: «если _о_н_о_ случится», — да, конец: другого исхода не было. И _о_н_о_ случилось: «все известно». Мы еще на свободе и можем собой распорядиться… Надюшу жалко, юную мою… Но что же делать?… Грозит позор, по-зор!.. В то утро мая «Клеопатра» разнежилась с чего-то и решила обрадовать Надюшу: «а что вы думаете, мой-то все-о… про вашего папаньку знает, как он рабочий народ засуживал… но вы не бойтесь, и папаша чтобы не боялся… мой говорит — „я его устрою на хорошую должность, в помощники себе возьму, в заследатели, по Особ-Отделу, а то все негодящие, дела спят…“ — и жалованье положит, и еще будет натекать, будете жить, как люди». И вдруг, когда я думал о «конце», вышибло мою «пробку»: бежать в Москву! Вернулась воля. Кинулся на вокзал — поезд когда отходит, велел Надюше самое необходимое собрать. Бегу на вокзал, в голове пусто-пусто, взываю только — «Господи, помоги…» — забыл молиться. И уже _в_и_ж_у_ — вспомнил вдруг! — возможность: в Москве Творожников, кто-то говорил недавно… в гору у _н_и_х_ пошел. А это был когда-то ко мне прикомандирован, для стажа, кандидат на судебные должности, очень ловкий, способный, последнее время товарищем прокурора был. Расстались мы с ним друзьями. Только бы разыскать его! Вхожу в вокзал, спрашиваю про поезд, а мне кто-то, сердито: «как вы сюда попали, уходите, пока целы… главная комиссия отъезжает, Раб-крин!» Контрольная рабочая инспекция! Метнулся, попал в боковую залу, а там… «губернатор» наш, тянется перед кем-то, и еще из Особ-Отдела, с наганами… и слышу — «Сергей Николаич… вы?!» Он! Самый Творожников, о ком только что в голову _п_р_и_ш_л_о. Там такие «случайности» бывали, многие это подтвердят. Теперь, _ч_т_о-то мне в этом видится. Но уточнять не буду, примите за «случайность».

Произошло все головокружительно. Творожников подошел ко мне, сухо спросил — «устроены?» Я ему в двух словах. Понял молниеносно, вынул летучий бланк и тут же, на портфеле, великолепнейшим стило