Именно поэтому я приехала на день раньше.

Сотворю Беле потрясающий сюрприз. Представляете, приезжает он домой. Открывает дверь. Заходит в квартиру. Сначала, конечно, умоется с дороги. Затем заглянет в спальню. А там я – жду его в постели. Совершенно голая. И пусть делает со мной всё, что ему только вздумается, мой славный рыцарь, супруг на веки вечные.

…Мне было страшновато путешествовать с такой суммой (жуликов сейчас в поездах, говорят, просто пруд пруди), но я положила деньги в конверт, заколов булавкой в лифе платья, – только крупные купюры в австрийских кронах и ещё столбик монет золотом. От вокзала наняла фаэтон с самым благообразным на вид кучером – и действительно, добралась до дома Белы без приключений. Жил он, на мой вкус, далековато, в пригороде Будапешта. Постучав к домовладельцу (заранее узнала адрес), я отрекомендовалась невестой господина Хоффмана, показала нашу совместную фотокарточку из ателье Берга, его предложение руки и сердца, а также письма на моё имя. Хозяин, мрачный и толстый старик, спросонья заявил, мол, не видел тут никакого Хоффмана. Однако, опознав Белу по фотографии, слегка смягчился, буркнул: «Это не Хоффман, а господин Киш». Понятно, совсем из ума выжил на старости лет. Тем не менее он нехотя сунул мне ключ от входной двери, предупредив, дескать, хорошо запомнил мой облик. О боже мой, этот-то подслеповатый филин. Ещё и хмыкнул ехидно: «Невеста? Славненько. Бела пользуется успехом у женщин, к нему часто приезжают эдакие вот фифочки». Я пропустила слюнявую гнусность мимо ушей, обращать на такое внимание ниже моего достоинства. Многим людям в преклонном возрасте больше делать нечего, кроме как плести ядовитую паутину сплетен, – я убедилась на печальном опыте собственной бабушки, упокой Господь и ангелы её душу. Кучер любезно довёз меня до дома Белы, и я с удовольствием узрела: в самом деле, как он и говорил, дела идут хорошо. Пусть и не дворец, но неплохое одноэтажное каменное здание, с большими окнами, крыша новенькая, крытая шифером. В таком доме без проблем разместится наша большая семья – ибо мы, конечно, заведём детей. Немножко жаль, что Бела живёт на отшибе, но мой любимый – холостяк, а они небрежны. Ничего, он попал в правильные руки. Пять – семь лет поютимся здесь, а затем, когда наш ресторан прославится во всём городе, купим дворянский особняк, не меньше. Я открыла дверь хозяйским ключом, кучер с услужливостью внёс мои вещи в прихожую. Я щедро оставила ему на чай, и он, пожелав мне счастья, удалился.

Я осмотрелась. О, несомненно, у Белы есть вкус.

Гостиная обставлена старинной мебелью. Дорогой комод, кожаный диван, стол, стулья, кресла, на полу – пёстрый персидский ковёр. Стены, правда, странно покрашены – в багровый цвет, совсем не австро-венгерский стиль. У нас либо сливочное с белыми розочками, либо грязно-жёлтое. Боже, меня всё восхищает в женихе. Я проверяю, заперта ли дверь. Задёргиваю шторы. Скидываю платье и бельё. И, обнажённая, иду в комнату для омовений. Прекрасно – чугунная ванна на ножках в виде львиных лап, здесь же – дровяная печь, согревающая воду. Отдельно сложены четыре брусочка мыла, и видно, ими пользуются часто. Искупавшись, я облачилась в прозрачный парижский пеньюар (он открывал значительно больше, чем скрывал) и, поскольку не имела представлений, когда мой милый вернётся, решила осмотреть наше любовное гнёздышко. Меня сразу обеспокоила одна вещь. В доме стоял не то чтобы плотный, но всё же ощутимый запах «лежалости», несло чем-то затхлым. Конечно, в домах холостяков и не такое бывает: тут и доказательство, что любимый Бела вёл целомудренный образ жизни, а не таскал к себе толпы женщин, как ядовито намекнул отвратительный старик-хозяин. Из одной комнаты пахло особенно сильно. Что там такое? Я чуть поднажала плечом, и хлипкий замок поддался. Боже. Теперь запах просто сбивал с ног. Я невольно зажала нос рукавом пеньюара. У Белы здесь что, месяц назад собака сдохла? Электрический свет отсутствовал, сбегала за свечкой – они тоже хозяйственно были сложены на отдельной полочке в ванной. Зайдя внутрь, я поразилась. В жилом доме – и такое странное помещение. Вроде тюремной камеры, с сырым потолком и каменным полом. Вдоль стены рядком стояли большие железные бочки – штук семь, кажется, в таких перевозят керосин… Рядом с одной, будто приглашая меня к активным действиям, был прислонен к стене железный лом. Я заколебалась. С одной стороны – я уже слишком много на себя взяла. Приехала без предупреждения, зашла в чужой (пусть и мой будущий) дом, обыскиваю все комнаты… А мало ли что? Может, у человека хобби, он выделывает шкуры или чучела зверей мастерит, – один знакомый нашей семьи увлекался этим, лисы у него выходили словно живые. Но… Легко ли бороться со своим любопытством? Оно пожирает меня изнутри. Боже, какая я безвольная. Беру ломик (я сейчас смотрюсь весьма комично, в кружевном-то пеньюаре), несколькими ударами вскрываю ближнюю бочку.

Комнату сотрясает дикий визг.

Визжу я. Иисус, Господь наш всемогущий и Дева Мария. Внутри – тело девушки, плавающей в какой-то жидкости. Судя по запаху – спирт, однако туловище с головой скрыты не полностью: отсюда и дух разложения, показавшийся мне затхлостью. Белёсые глаза без зрачков смотрят на меня, рот открыт в немом крике, тело скручено так, что торчат сломанные кости, – жертву запихивали в бочку с силой, вероятно, бесчувственную или уже мёртвую. На шее и плечах темнеют багровые отпечатки, явственно виднеются следы зубов. Я больше не кричу. Повинуясь внутреннему порыву, молча вскрываю остальные бочки. Все до одной. Поранила руку, на пол капает кровь, но я не чувствую боли, меня трясёт.

В каждой бочке – труп.

Женщины. Всем (если можно оценить по внешнему облику покойниц) чуть за тридцать… как мне. Скрючены в ужасных позах. Судя по виду, некоторые умерли несколько месяцев назад. На шеях синие борозды: несчастные задушены. Укусы на коже. В мёртвых глазах и перекошенных ртах застыло небывалое страдание. Семь трупов. А сколько тут может быть ещё? Я делаю несколько шагов назад, пятясь словно рак… опираюсь рукой на стену, и… она поворачивается. Тайник, секретное помещение. Горячий воск от свечи капает на руку, но я уже абсолютно не чувствую боли. Письменный стол. На нём свалены пакеты почтовых отправлений. Целые кипы. Я разрываю бумагу, на пол падает фотокарточка: Бела с женщиной. Красивая, в дорогом (явно купленном для съёмки) платье, на носу круглые очки – похоже, учительница. Это её я только что видела в первой бочке. Там же заботливо сложены письма. «Влюбился с первого взгляда», «переезжай ко мне, мы откроем лучший в городе ресторан», «у нас будет много детей», «ты моя единственная». В других конвертах всё то же самое: фотографии и письма, письма и фотографии. «Котик», «солнышко», «моя милейшая», «свет моей души» – даже набор слов одинаковый, Бела себя не утруждает, всё под копирку. И вежливые напоминания – пожалуйста, не забудь привезти мне свои сбережения, банкам сейчас доверять нельзя, там полно жулья.

Иисус Мария. Какая же я ДУРА.

Фотокарточки и письма сыплются из онемевших пальцев на пол. Свеча гаснет, по-змеиному зашипев на прощание. Бежать. Я даже одеваться не стану, сейчас не зима. Выбегу из дома в пеньюаре, начну вопить. Уже вечер, здание далековато от дороги, но с Божьей помощью я спасусь. Поворачиваюсь, и… В комнате вспыхивает яркий электрический свет. Видимо, сработала специальная кнопка.