Председатель согласился со мной, но тем не менее дал указание выделить сотрудника ПГУ, хорошо владеющего немецким, который должен регулярно посещать Хонеккеров, снабжать периодическими изданиями, интересоваться их нуждами и настроением. Мы это немедленно сделали.

Шли дни. Складывалось впечатление, что стоило Хонеккерам оказаться в Москве, как советские руководители, за исключением Крючкова, просто выбросили их из памяти. Престарелая чета затосковала, выражала пожелание побеседовать с кем-то из авторитетных официальных лиц. Тщетно. Они были заброшены, а забота о них сама собой полностью перекладывалась на плечи КГБ, а точнее ПГУ, чей работник продолжал регулярно встречаться с изгнанниками.

Мы доложили о неблагополучном положении Крючкову и с его согласия направили официальную записку лично Горбачеву, указав на недостаток внимания к бывшему союзнику, необходимость определить для него более четкую перспективу пребывания в СССР и предложив, чтобы заботу о чете Хонеккеров взял на себя аппарат президента. Нам представлялось, что именно это ведомство, располагающее большим числом не очень занятых людей, обширными материальными ресурсами и высоким официальным статусом, могло бы наилучшим образом обеспечить невольных гостей нашей страны. Горбачев с предложением согласился. Первое главное управление — автор доклада — было уведомлено об этом обычным порядком через секретариат президента и секретариат КГБ.

Разложение системы советского государства уже шло полным ходом не только на макроуровнях. Некогда эффективный механизм управления, безоговорочно и четко выполнявший указания лидера, к середине 1991 года выродился в формальную, не способную и не желающую работать бюрократическую структуру. Указание президента было проигнорировано его собственным аппаратом. По-прежнему около Хонеккеров время от времени появлялся лишь все тот же сотрудник разведки, да однажды, если не изменяет память, их посетил кто-то из функционеров среднего звена международного отдела ЦК КПСС, не имевший, разумеется, ни четких инструкций руководства, ни полномочий что-либо решать.

Хонеккеры начали бунтовать, требовать, чтобы им помогли выехать в Чили, добивались какой-то определенности. Крючков был озабочен. Я чувствовал, что он искренне хотел бы найти какую-то развязку, которая позволяла бы соблюсти интересы Хонеккеров. В очередной раз мы направили свой доклад президенту Горбачеву, но шел уже август 1991 года.

Что касается наших бывших восточногерманских коллег, то КГБ и советская сторона в целом не имели возможности оказать существенного влияния на ход событий в Германии. Была найдена возможность по неофициальным каналам, но абсолютно авторитетно довести до сведения германских властей, что КГБ не использует бывших сотрудников и агентуру МГБ. Реакция на это была безразличной, возможно нам не поверили, но дело было не в агентуре. Этот аспект играл в политической кампании яркую, но, по существу, третьестепенную роль. Позиция Советского Союза учтиво принималась к сведению и полностью игнорировалась. Нам надо было начинать привыкать к тому, что мы живем в слабеющей, распадающейся, бывшей великой державе.

Долгие годы я жил с не вполне осознанным убеждением, что есть дело большее, чем моя жизнь, и что я служу этому делу. Возможно, когда-то в молодости я думал при этом о торжестве всемирной справедливости, то есть о победе социализма. В зрелом возрасте понятие «дело, которому служу», стало более четким и осмысленным, окончательно сформировавшись, как помнится, во время работы в Иране. Я много читал, представлял себе, как живых, своих предшественников, которые столетиями трудились на благо и процветание России, защищали и расширяли ее границы, месяцами шли из Москвы в далекую Персию, терпели всевозможные лишения, отбивались от разбойников, попадали в полон, вели долгие терпеливые переговоры, подкупали «везирей его шахского величества», болели лихорадкой, погибали в руках толпы. Моих предшественников вела в Персию не личная корысть и не личная нужда, они не искали славы и уходили из жизни по большей части безвестными. Своему государству они служили не за страх, а за совесть. Сменяли друг друга цари, бушевали в России восстания и революции, а русские люди на ее отдаленных рубежах делали неприметное общегосударственное великое дело. Ощутив свою принадлежность к этому вневременному сообществу, я стал спокойнее и безразличнее относиться к извивам официальной идеологии. Становилось очевиднее то, до чего можно было бы дойти своим умом и гораздо раньше: эта идеология приспосабливается к интересам определенного влиятельного слоя людей, меняет свою окраску в зависимости от обстоятельств, но не она определяет судьбу моей страны, которая подчиняется более сокровенным, скрытым от их понимания законам. И я не вправе претендовать на их понимание, я ощущаю их своим русским естеством и верю, что эти законы работают на благо России.

Могу ли я жалеть о тридцати годах государственной службы? Ведь не существует моего государства (сколько раз в жизни я произносил торжественные слова: «Служу Советскому Союзу!»), не существует власти, призвавшей меня на службу, выброшены лозунги, которыми все мы должны были руководствоваться каждый день и каждый час. Все это так, но осталась моя Родина, а следовательно, остается и то дело, которому я принадлежал и которое продолжится новыми людьми после меня. Они будут принадлежать тому же вневременному сообществу русских людей на отдаленных рубежах России.

Мои немецкие коллеги, а я их буду всегда вспоминать с чувством глубокой любви и уважения, помогали нам, русским людям, но они не были нашим орудием, они служили своему делу, своему государству, своим идеалам. Их трагедия в том, что они были обмануты вождями и союзниками. Их преследуют за то, чем должен гордиться каждый человек, отдавший свою жизнь служению государству, — за честное выполнение своего долга. Этих людей заставили, приучили ставить социализм и интернационализм превыше патриотизма, чувства принадлежности к великому народу. Я уверен, что многие из них могут и будут готовы служить единой Германии столь же верно и эффективно, как они служили Германии социалистической. И хочу надеяться, что у них пройдет чувство горечи в отношении тех, с кем они дружили и кто оказался не в состоянии им помочь в тяжелое время.

Леонид Шебаршин

С самого начала мы договорились, чтобы в этой книге были собраны воспоминания людей, хорошо знающих личную жизнь и служебную деятельность Леонида Владимировича. Наряду с рассказами об интересных беседах, встречах, о времяпровождении с ним показать его сложную биографию, высветить хронику не только его жизни, но и хронику жизни его поколения, времени, в котором он жил.

В свое время страна не жалела сил и средств на подготовку чекистских кадров. В органы КГБ проводился строгий отбор кандидатов по таким критериям, как преданность партии и государству, патриотизм, политическая зрелость, высокая порядочность и честность, хорошая физическая подготовка, умственные способности, коммуникабельность и многое другое. Только при советской власти детей из среды рабочих и крестьян стали направлять в элитные вузы. Леонид Владимирович — сын своего Отечества, дитя советской власти. Он был патриотом и государственником, борцом за укрепление безопасности страны. За десятилетия работы в разведке, а затем в Службе экономической безопасности он пережил сложную эволюцию взглядов, жизненной, гражданской позиции, отношения к прошлому и нынешнему режимам в стране.