Бадр с помощью кривой сабли расправился со своим противником, и, когда безжизненное тело рухнуло на вымощенную булыжником площадь, он успел бросить еще один взгляд на более элегантное проявление воинского мастерства. Неподалеку от него, посреди ужасов ожесточенной рукопашной схватки, в которой терпящие поражение христиане изо всех сил пытались сдержать наседающих врагов-мусульман, он увидел последние моменты одновременно и жестокого, и красивого действа.

Джон Грант отступил на шаг от своего противника и – как потом был готов поклясться Бадр – слегка поклонился ему. Да, его голова и в самом деле наклонилась вперед на дюйм или два, когда уже умирающий воин упал на колени, а затем плюхнулся на бок. Удовлетворенный, но еще не пресытившийся, Джон Грант повернулся и стал искать взглядом кого-нибудь еще. Бадр закрыл глаза.

Когда он открыл их снова, он увидел, что Джон Грант бежит к нему.

– Здесь нам больше делать нечего! – крикнул юноша, подбегая к своему старшему другу. – Сегодня удача на их стороне. Нам сейчас лучше всего убраться отсюда.

Бадр хлопнул юношу по плечу и притянул к своей груди. Обняв его по-отцовски, он увлек Джона Гранта за собой в какой-то переулок, ведущий прочь от площади. Джон Грант не заметил, что на глазах у мавра выступили слезы.

– Ты прав, – согласился Бадр и потер рукой лицо. – Эти османы на подъеме, скажу я тебе. Хуньяди и его венгры выкладывались полностью, и не один раз, но все без толку. Мусульмане Мурада уж очень прыткие. К тому же их слишком много. Благодаря их амбициям мы могли бы стать богатыми. Я полагаю, парень, что пришло время переметнуться на другую сторону.

Джон Грант засмеялся горьким смехом, пока они бежали, перепрыгивая через трупы и проскакивая через разломанные двери и дыры в остатках сооруженных кое-как баррикад.

– Бог… Аллах… Какое значение имеет то или иное имя для таких людей, как мы? – сказал он.

Где-то в державе турок, шесть месяцев спустя

Сражение началось вскоре после рассвета, и теперь мавр осматривался по сторонам, глядя на множество убитых людей, которые лежали вповалку на поле боя. Не всех их прикончил он, однако и ему удалось отправить на тот свет нескольких противников. Воздух был тяжелым от пролитой крови, запах которой напоминал запах железа, и вонючих испарений, исходящих от исколотых и рассеченных на части тел.

Для Бадра Хасана и Джона Гранта изменилось все и одновременно не изменилось ничего. На волнах отлива – отлива со стороны сил и воинов Христовых – они позволили себе приплыть на службу к османам.

Сделать это было нетрудно. Бадр говорил на арабском языке, и все в нем – от цвета его кожи до стиля одежды – свидетельствовало о том, что он скорее станет воевать за турок, чем за кого-либо другого. То, что его спутник был намного меньше по своей комплекции и намного светлее по цвету кожи и волос, теряло всякое значение после того, как молодой человек показывал своим потенциальным работодателям, как ловко он умеет обращаться с керамбитом.

Утреннее солнце стояло еще довольно низко в небе, но в воздухе уже появилось марево от летней жары. Прошло не более часа, когда все стало ясно. Войско христианского императора утратило боеспособность. В нем почти не было дисциплины, и те воины, которые все еще могли сражаться, убегали с поля боя, преследуемые победителями. Кое-где благодаря решительности отдельных военачальников возникали очаги сопротивления, и именно перед группой таких отчаянных людей сейчас оказались Бадр и Джон Грант.

В пылу сражения Бадр ненадолго потерял из виду своего подопечного, но во время коротенькой передышки, окинув взглядом поле боя, он все же увидел его. Правда, теперь Джона Гранта вряд ли можно было назвать учеником. В этот момент юноша вступил в поединок с широкоплечим, облаченным в доспехи великаном, явно намеревающимся разрубить своего противника на множество кусочков. Будучи выше ростом и тяжелее Джона Гранта, этот громадный крестоносец ловко орудовал двуручным палашом, как орудует своим ножом мясник.

Несмотря на преимущество в комплекции, он сильно устал и уже почти выдохся, а потому легкому Джону Гранту без особого труда удавалось уклоняться от его неуклюжих ударов. Окончательно выбившись из сил, этот верзила слегка наклонил бычью голову и, опустив оружие, оперся на него.

Джон Грант, проворно устремившись вперед, использовал энергию своего движущегося тела, чтобы вложить как можно больше силы в удар, которым он отсек голову великана от его ссутулившихся плеч. Голова отлетела в сторону, а массивное обезглавленное тело начало оседать на землю. На какое-то мгновение его падение, причем довольно комично, задержал палаш: кончик клинка вонзился в песок, а рукоять уперлась в живот гиганта, приняв на себя вес падающего мертвого тела. Затем громадный крестоносец медленно завалился на бок и в конце концов шлепнулся на землю с глухим ударом.

От Бадра не укрылось, что за этим поединком наблюдает не только он. Другие воины-крестоносцы, увидев кончину своего могучего боевого соратника, тут же пали духом. Христианские вояки уже даже привыкли к тому, что они часто терпят поражения на Востоке, а потому те немногие из них, кто еще пытался оказывать сопротивление, решили, что им ничего тут не добиться, и побежали прочь с поля боя, усеянного телами мертвых и умирающих товарищей.

Некоторые из них убегали с оружием в руках, а некоторые бросали свое оружие, полагая, что так будет легче. Общее отступление, довольно хаотичное, могло вскоре превратиться в беспорядочное бегство, ибо каждый воин, пытаясь оценить свои шансы на выживание, действовал по собственному разумению, уже никому не подчиняясь. Бадр, наблюдая за тем, как последние из христиан, преследуемые отрядами султана, в страхе бегут прочь, вдруг заметил птицу.

Впрочем, заметить бородача довольно легко – размах крыльев в десять футов и длинный узкий хвост делают его силуэт хорошо различимым на фоне голубого неба. Бадр, засмотревшись на птицу, вспомнил, что его соплеменники называют ее хума и верят в то, что такие птицы никогда не садятся на землю. Бадр, однако, много раз видел, что еще как садятся – а особенно на поле боя, залитое кровью убитых людей. Птицы эти любят не столько мясо, сколько кости, которые они выдирают из мышц и сухожилий, а затем взлетают с ними высоко в небо и бросают их с высоты на скалы, чтобы кости от удара о камень разлетелись на куски. После этого бородачи спускаются по спирали на скалы и лакомятся окровавленным костным мозгом и даже молочно-белыми обломками костей.

У Бадра не было времени на всякие глупости вроде наблюдения за бесконечным полетом хищной птицы, но он, будучи мнительным, верил в существовавшую у его соплеменников легенду о том, что если на человека упадет тень, которую отбрасывает хума, то он когда-нибудь сядет на трон и станет царем.

А потому Бадр замер как парализованный, когда увидел, что эта птица начинает снижаться, причем не так, как обычно, то есть по спирали, а камнем вниз – подобно соколу, увидевшему добычу. Аккуратно сложив крылья и растопырив когтистые лапы, бородач молнией устремился с небес к земле. По мере того как он снижался, окраска его оперения становилась все более отчетливой – голубовато-серые крылья и хвост, рыжевато-коричневые грудь и голова, темно-красные круги вокруг глаз.