— Селение скоро будет, — негромко сказала Малфутка, оборачиваясь к Свенельду. Голос ее был грустный, словно с выходом к людям ее чудесное приключение оканчивалось и варягу больше не будет никакого дела до своей проводницы.

Свенельд уловил это. Сперва даже не глядел на девушку, радуясь тому, что возвращается к людям из этой колдовской мути, вздохнул глубоко, всей грудью. Что ему ненастье, что эта стылость промозглая, если позади остались проклятые зыби Нечистого Болота, а с ними и страхи постыдные. И на душе варяга вдруг так хорошо сделалось, что хоть песни пой. Но он посмотрел на сникшую древлянку и вдруг сильно притянул ее к себе.

Он целовал ее так, словно только теперь мог себе это позволить, словно кто-то снял с него запрет на ласки и лишь сейчас кровь его взыграла. И Малфутка, поначалу растерявшаяся, сама стала его обнимать, открывала послушные губы, слабела в его пуках. От ее откровенной чувственности, от внезапно нахлынувшей страсти Свенельд едва не овладел ею тут же, среди сырых древесных завалов. Однако их побеспокоили. Зычно окликнув, из лесу к ним вышел бородатый древлянин-охотник, посмотрел исподлобья на все еще тяжело дышащих незнакомцев.

— Кто такие будете? Пошто за нашу межу зашли?

Суровый мужик, но хоть живой, настоящий, в кожушке и обмотанных ремнями мохнатых онучах. Свенельд даже не рассердился, что им помешали, и, улыбаясь, ответил, что они только что выбрались из Нечистого Болота. Может, и не стоило этого говорить, так как древлянин только руками на них замахал, зачурался.

— Из Нечистого?.. Да кто же ходит в ту сторону поганую?! Чур меня, чур!..

Пришлось клясться богами, что они живые люди, а не какая-то нечисть, за железо руками браться, на что обычно никакая нежить не осмеливается. Только тогда охотник успокоился, спросил пытливо:

— А ты, молодец, не из киевской ли дружины будешь? Искали тут ваши одного.

Свенельд сразу оживился, стал выпытывать, кто где искал? Охотник что-то пробурчал в ответ, потом велел следовать за ним. И вскоре места стали более обжитыми, среди вековых боров начали попадаться росчища с огородами, а там и к селению вышли. Полукругом стояли несколько крытых дерном землянок, из-под стрех вился дымок легкий, виднелся колодец с журавлем. А у кромки леса выделялся древний столб — изваяние бога Рода с выступающим вперед мощным детородным органом.

На чужаков вышло смотреть все местное население — бабы любопытные, мужики-звероловы, детишки — все в шкуры и в дерюгу одетые. В Малфутке по говору они сразу распознали древянку, правда, сначала тоже за паренька приняли, а дознались, когда приведший чужих охотник поведал, за каким занятием застал гостей. Местный староста спросил: жена ли варягу девка? «Жена», — весело ответил Свенельд, прижимая млеющую от счастья Малфутку. А селяне, если и впрямь чтут волю Рода — кивнул он в сторону почитаемого божества, — пусть примут гостей, как положено, накормят, напоят, да мягко постелят.

Для Малфутки это была упоительная ночь. Дымил очаг в низкой землянке, содрогалась кровля под порывами ветра, тянуло холодом из-под двери, а они с варягом лежали на покрытом шкурами земляном выступе лежанки, и Свенельд был таким, как ей и хотелось, — ласковым, страстным, неутомимым. И они едва не падали с неширокого ложа, не находя удобства для своей бурной страсти и ничуть не беспокоясь, что потревожат приютивших их хозяев.

Потом они спали до полудня, обнявшись, сплетясь телами, словно не утолили голода друг в друге. А пробудились, когда снаружи раздались голоса приехавших за ними. Сам князь Мал поспешил явиться, когда к нему из дальнего селища прислали вестового.

Малфутку их скорый приезд не порадовал, она сидела нахохлившись, натянув до подбородка шкуры, смотрела, как радостно здоровается ее варяг с прибывшими дружинниками, как хитро он поглядывает на выражавшего радость Мала.

Мал держался приветливо.

— Ты уж поверь, друже Свенельд, рад я, что ты живым и здоровым объявился. Уж мы-то тебя разыскивали, уж мы-то волновались. Думали, тебя зверюга рогатая загубила и косточек теперь не сыщешь. А твои витязи вообще грозились леса древлянские подпалить, если старшого своего не разыщут, да и в Киев собирались слать сообщение.

— Да уж, Мал, в Киеве тебя по голове не погладили бы, приключись со мной беда, — с особым нажимом ответил Свенельд. — А то и похуже — прислали бы на посадничество кого иного, да еще не столь сговорчивого.

Со своего места на лежанке Малфутка видела Мала, с понурым видом мявшего соболью шапку, и пристально наблюдавшего за ним Свенельда. Дружинники его вышли на улицу, не было в землянке и поселян, оставивших посадника с Малом одних говорить по душам. Только взятые на зиму в землянку куры сновали по проходу, квохтали негромко. Малфутка же глаз не мог отвести от своего милого — ворот рубахи у него расстегнут, волосы еще взъерошены, длинные пряди падают на зеленые прищуренные очи, а губы поджаты гневливо. И забеспокоилась Малфутка о том, что, несмотря на ее предупреждения, он поведает сейчас обо всем, что с ними приключилось, да призовет князя к ответу. Но Свенельд заговорил о другом: спросил, были ли его люди за это время распределены на постой, готовят ли древляне дань для Киева, налаживаются ли погосты для сбора податей. Мал начал отвечать с готовностью, хотя и пояснил, что, пока посадника не было, все больше о нем тревожились, чем о дани. Потом маленькие глазки Мала остановились на Малфутке и рот его расползся в довольной улыбочке.

— Вижу, нашла тебя разумница. Да и ты, небось, уже понял, что она порты только по своему глупому упрямству носит. Так что знал я, кого на поиски посылать, не ошибся. Ну, угодил, гляжу?

Но как бы ни улыбался Мал, отлынивая от расспросов о полюдье, ему было не по себе, оттого что варяг его при девке отчитывал. Поэтому, когда тронулись в путь, Мал ее словно не замечал, хотя Малфутка и ехала на крупе коня за спиной посадника. И грустно ей было, что Свенельду теперь не до нее, все о делах полюдья толкует. Правда, на первом же погосте, где они остановились, к Свенельду вновь его страсть вернулась. Едва перекусили, тут же увлек Малфутку на полати и вновь целовал, миловал, стонал сладко в минуты особой близости.

— Дивная ты моя, чудесная, — шептал он, осушая поцелуями ее выступившие от избытка чувств слезы. — Сами боги подарили мне тебя, Малфрида, послав такую усладу в минуту опасности.

Но едва настал день — серый, туманный, с переходящим то в снег, то в дождь стылым ветром, — Свенельд велел трогаться в путь, несмотря на ненастье. Причем пожелал ехать именно в селение Сосны, чтобы завести домой проводницу да высказать старосте ее рода благодарность за то, что послал с ним такую.

Прибыли они, когда уже смеркаться начало, и варяг открыто дал понять сосновичам, что считает Малфутку своей женщиной.

Вместе с ней в бане парился, весь вечер держал подле себя, а когда Малфутка в бабий наряд переоделась — в рубаху с цветной вышивкой у горла, в поневу[30]полосатую, телогрейку, беличьим мехом подбитую, да еще косы переплела, надев на открытый лоб тканое очелье с височными кольцами-подвесками (это мать сразу поторопилась дочь нарядить), — Свенельд даже присвистнул довольно. Улыбаясь, усадил девушку рядом с собой, пил с ней из одного ковша-утицы, ел из одной миски, глаз не сводил с нее. Малфутка заметила, что ее родовичи смотрят на это с удивлением, перешептываются, обсуждая, отчего это дорогой гость выбрал своей ладой именно ее. Раньше Малфутка в селище красавицей не слыла, воспринималась больше как охотница нелюдимая, вот ее и не считали достойной внимания, на посиделки молодежи, в хороводы не зазывали. Теперь же сам староста Громодар смотрел на нее по-особому, дважды, а то и трижды красавицей назвал.