— Не понимаю, почему другие не устают? Хотя все это, наверное, дело привычки… Например, когда в конце 80-х — начале 90-х, когда на российском ТВ появились первые зарубежные музыкальные клипы, я не могла смотреть их, потому что начиналась кружиться голова, но сейчас ведь смотрю, и ничего. Значит, психика подстроилась… Темп жизни ускоряется. Музыканты говорят, что даже классику сейчас играют быстрее, чем, например, в прошлом веке. Вот и с жизнью так: лица, лица… Вместо общения — тусовка, и все сливается, и одного человека уже не отличаешь от другого…

Как говорится, «Остапа несло». А Женя снова кивал, слушал, хмыкал и был серьезен, как в первые часы, когда мы болтали на философские темы. А потом вдруг поволок меня на улицу: «Пойдем, подышим…» Мы молча прошли по переливающейся огнями, музыкой и женским смехом улице. Я пыталась еще что-то говорить, но было видно, что он не слушает, рассеянно смотрит в пространство и, кажется, уже забыл о моем существовании. В какой-то момент Женя указал в сторону города и пробубнил нечто вроде: «Там вон музей Матисса… И Шагала… А я здесь. Пью». Шагнули на пляж — к черному бархату моря. Зябкий ветер доносил откуда-то звуки африканских барабанов. Уверенно хрустя голышами (он) и ломая о них каблуки (я), мы подошли почти к самой воде. Там Женя рухнул на остывающие камни, усадил меня рядом, закурил и… Заплакал!

Я не сразу поняла это. Поначалу казалось, что он просто подавился дымом и пытается откашляться… Но в какой-то момент я поняла, что сидящий рядом со мной мужчина вытирает слезы… Я застыла в позе датской скульптуры «Русалочка», совершенно обалдевшая от такого поворота дел, пытаясь понять процентное соотношение искренности, спирта и наигрыша в его слезах. А он говорил… Говорил такие личные и грустные вещи, которые случайным знакомым обычно не рассказывают… Или наоборот — только случайным и доверяют. Про свое одиночество, про то, как сложно сильному человеку найти друзей, про то, что все продается и никому нельзя верить, про свою бывшую жену «суку», которая всегда смотрела только в его кошелек, и про то, как однажды пытался резать вены, да «не дали»… Поминутно у него в руках пиликал мобильник — нас разыскивал Гриша с девочками, но Женя сбрасывал звонки и говорил-говорил… Так, что казалось, иногда заговаривается!

— …Детка, ты пойми, мне денег уже сейчас до конца жизни хватит! А толку? — Как будто оправдывался он. — Маму бы вернуть, бросить ей все это под ноги… Так нет мамы. Давно уже нет. Я когда женился, думал пошлю все к растакой-то матери, куплю скромный домик на побережье. Не в Кап-Ферра — не дай бог! Где-нибудь в некозырном, тихом месте, буду жену по утрам целовать и — в булочную за свежими круассанами… Газеты за завтраком буду пролистывать… А потом вместе — на пляж, в тихую уютную бухту… И чтоб купальник на ней такой, знаешь, чуть выцветший, розоватый, добрый… И чтоб никаких ресторанов! Чтобы дома к обеду котлетами пахло, как в детстве… И жена мне обязательно сына родит! И я в лото с ним играть буду. И кефир на ночь. Кефир, кекс и супружеский секс! — Женя хохотнул и снова то ли закашлялся, то ли сглотнул подступивший к горлу ком. — …А все было не так, совсем не так! Вместо сына в животе — у нее спираль, вместо тихой бухты — Памплон, вместо «розоватого-выцветшего» — ворох бикини от Армани… Какой уж тут кефир! Да я и приезжал-то всего раза два. Дела… А в другой раз посмотрел на нее — чужой человек, алчная… Ну как с такой сукой можно жить?

Безусловно, трезвым назвать Женю было нельзя. Но и на сильно пьяного он похож не был. Казалось, что говорил совершенно искренне. Но смысл слов совершенно не соответствовал давности нашего знакомства и его положению.

— Тебе я могу верить… Только тебе… — вздыхал он.

— Господи, да что ж ты такое говоришь… — Растрогавшаяся и растерявшаяся, я вытирала его слезы руками.

— Ты только не уходи… А может, я влюбился? Хочешь, подарю тебе… Ну, что ты там любишь? Жирафа, ты вроде говорила? Да хоть жирафа! Вот загадай желание! Чего ты смеешься? Не веришь?

— Я не смеюсь, и у меня сейчас только одно желание, я хочу, чтобы ты успокоился!

Меня колотило от странного ощущения, что игра вышла из-под контроля и решается судьба, а я совсем не готова принимать какие-либо решения и не представляю, как реагировать вообще. Не каждый день миллионеры делают предложение. Мало того, психологический «колотун» быстро перетекал в пожирание себя: «Стоп! Вот оно — „не каждый день МИЛЛИОНЕРЫ делают предложение…“ А что это у тебя, высокоморальная Ясенька, акцент не на слове „предложение“, а на слове „миллионеры“? Значит, дело-то вовсе не в том, что ты переживаешь за плачущего мужчину, а в том, что этот мужчина богат и ты просто боишься спугнуть нечаянную удачу? И вот уже я ловила себя на неприятной мысли, что, возможно, не пользуюсь предложением „загадать желание“ не из бескорыстья, а лишь потому, что инстинктивно чувствую, что захлопай я сейчас в ладоши: „Да, да, подари мне дом на Рублевке и розовый пятикаратник!“, как романтический момент будет утерян. А вот если вести себя как хорошая бескорыстная девочка и ничего не требовать, шанс реально получить подарок только возрастет… „Неужели это расчетливая и двуличная тварь и есть я? — билась в голове мысль. — Или это так магически действует абстрактная возможность обладать деньгами?“»

— А может, мы поженимся, я брошу этот чертов бизнес, и мы уедем на мыс Доброй Надежды, а? — несло Женю. — Знаешь, где это? В ЮАР. У самого океана. Я там три раза был. Там можно выстроить дом… А давай поженимся прямо сейчас? Вот, смотри… — Женя с трудом стянул с запястья элегантную печатку и надел ее мне на палец.

— Ты с ума сошел, — выдохнула я, но кольцо не сняла, несмотря на то что оно было велико и болталось на пальце.

— Теперь ты веришь? Веришь? — Женя, не рассчитывая силы, больно сжимал мою руку с массивным кольцом.

Это был какой-то абсолютнейший сюр. Поэтому я с радостью приняла его предложение зайти куда-то погреться и выпить. После этого мы за ручку, по-пионерски, добрели до «Негреско». И только в лифте я окончательно поняла, что идем мы не в какой-то бар при отеле, а в номер. Именно здесь, как выяснилось, остановились Женя с Гришей. То есть возвращаться в Канны этой ночью изначально никто не собирался.

Я окончательно протрезвела и лихорадочно начала обдумывать свое положение. Женя не внушал опасений, скорее — чувство вины. Он был даже симпатичным, хотя его слезы меня напугали. Я чувствовала себя гадиной, которая совершает эксперименты на открытом сердце доверившейся жертвы. В том, что Женя питает ко мне какие-то неожиданно нежные чувства, я уже и не сомневалась, считала свой эксперимент удачным и теперь пыталась понять себя. А точнее, то, где для меня теперь заканчивается эксперимент и начинаются искренние отношения. Внимание такого сильного человека, безусловно, льстило. Но проводить с ним ночь я не собиралась. По крайней мере, мне казалось это преждевременным. Хотя не буду врать, что мысли о том, что «второго раза может и не быть» и насколько этот роман, даже будучи очень коротким, может быть выгоден, с тупой настойчивостью осенних мух бились в мое сознание. И от этого хотелось выть на луну. Я просто не узнавала сама себя.

Антураж для начала романа был более чем подходящим. Шикарный холл отеля с огромным ковром и люстрой, как из Большого театра. Я вхожу под аккомпанемент: «Только не уходи, пожалуйста». Передо мной в почете замирают привратник, работники ресепшн, посыльный (я отели такого класса только в фильмах видела и еще горничной примерно в таком же работала)… Холеная рука с шикарным перстнем, тепло обнимающая мою ладонь… Он рассказывает мне про свое детство, про поселок городского типа, где зима — девять месяцев в году, про маму-учительницу, про то, как отец уехал в город «на заработки» и не вернулся, про «золотую» по тем временам «сгущенку», о которой месяцами мечтал. Про девочку Любу, в которую был влюблен и которая предпочла его приятеля по математическому клубу, выйдя за него замуж сразу после школы (то-то бедная Люба сейчас локти кусает и себе, и тому приятелю!).