– Да. Я понял, – Иван соврал. Ему были непонятны мотивы генерала, однако спорить было как-то не с руки.

– Завтра у нас на пути еще один населенный пункт. Так что отдыхайте.

Деревня была пуста. Брошенные в спешке вещи, распахнутые окна. Двери. И снова никакой живности.

Красноармейцы рассредоточились по деревне, благо она была небольшой. Осмотрели все дома.

Пусто.

– Как в прошлый раз? – поинтересовался Болдин у Ивана.

Тот покачал головой.

– Нет. В прошлый раз…

– Что?

– Другое ощущение, товарищ генерал. Вот никак иначе не выскажешь. Чувство другое. Да и признаки есть…

– Какие?

– Ну, там будто бы кто-то старательно порядок наводил. Но глупо как-то, по-идиотски. Будто дурачился. А здесь брошено все. И людей нет. Ни мертвых, ни живых. Вообще никого нет. Крови, опять же… Там кровь была.

– А ощущения?

– Да ерунда…

– Спрашиваю, значит, надо.

Лопухин вытянулся.

– В прошлый раз чувство было, как будто вокруг все неживое. Тишина. Уродливое все такое… Тут все по-другому.

– Понятно, – Болдин отвернулся, а Иван почувствовал себя несколько глупо.

«Какие, к черту, ощущения?.. Дались же ему мои ощущения…»

К ночи умерло еще четверо раненых. У других начались обострения.

– Иван Николаевич, собирайтесь, – около костра, где сидел Лопухин, появился Верховцев. – Генерал посылает вас с разведкой, населенный пункт проверить. Там больница, врач должен быть. Дольше терпеть невозможно уже.

Лопухин стащил с палки сушившиеся портянки, быстро намотал их, влез в сапоги и побежал за майором.

– Винтовку, Ваня! – крикнул Колобков.

Иван, чертыхаясь, вернулся, подхватил трехлинейку и бодрой рысью исчез в темноте.

– Ванька! Стой! Пленок мне бы… И бумагу!

– Я ж не в магазин! – на ходу крикнул Лопухин.

Колобков вздохнул. Его в разведку не приглашали, но он, впрочем, и не рвался. Дима Колобков работал по специальности. Он писал. Фотографировал, пока была пленка. Рисовал. Он набил руку так, что умудрялся делать зарисовки прямо на ходу, во время марша. Вокруг него творилась история. Жуткая, кровавая, но невозможно великая.

Пограничники собирались деловито. Со знанием дела.

– Ну, привет, корреспондент! – махнул рукой капитан. – Снова с нами. Немецкий знаешь?

– Ну, – Иван пожал плечами. – Ну так…

– Так? Schnell zu gehen! Hände nach oben! Schwein![1]

– Почти, – Лопухин напрягся, припоминая, и выдал: – Da hat den Gedanken, die aller ich, das Ergebnis aller verraten bin, das…[2]или der… В общем, говорю понемногу.

– Да? – в голосе капитана прозвучало недоверие. – Ну, хорошо, конечно. А что-нибудь более прозаичное?

– Например?

– Например, звание, сколько людей в деревне… Спросить сможете?

– Смогу, – Иван кивнул.

– Это уже лучше. Скажу честно, я вас брать не хотел. Но сказали, что вы язык знаете, а это всегда может пригодиться.

– Кто сказал?

Капитан вскинул на плечо автомат и махнул рукой.

– Двинулись!

Идти по лесу в сумерках было сложно. То и дело под ногу лезли корни, какие-то ямы. Каждый звук, казалось, разносится далеко-далеко. Треск сломанной ветки уподобляется выстрелу. Капитан сердился. Что-то шипел, но поделать ничего не мог.

– Слышь, газета, – прошептал шедший рядом Парховщиков. – А вот ты знаешь какие ругательства по-немецки?

– А тебе зачем? – Иван тяжело дышал. Взятый капитаном темп сбивал дыхание.

– Ну, – Коля смутился. – Ну, там, надо будет немца пугнуть… или, знаешь, выдать ему, чтоб…

– Да нету у них ничего такого.

– Как это? Как это нету? – Парховщиков был поражен. – Врешь!

– Ну… Ничего такого… Заковыристого.

– Ну хоть что-то! – Парховщиков взмолился: – Не поверишь, ругнуться хочу, мочи нет! Ну изводит меня изнутри! Жрет поедом! Я ж из беспризорных, там слово без мата как суп без соли!

– Так и ругайся… Тихонечко…

– Да как же тихонечко?! – Коля посмотрел на Ивана, как на сумасшедшего.

– Ладно… В общем, запоминай, но ежели чего, я ничего тебе не говорил…

– Само собой, само собой! Я – кремень!

Учеником Парховщиков оказался смышленым. Выражения схватывал прямо на лету. Пытался делать более сложные конструкции. Ивану пришлось объяснять некоторые принципы построения фраз на немецком. Кончилось тем, что Коле засветили в физиономию, а Лопухину показали здоровенный кулачище.

– В общем, так, корреспондент! – Над Иваном навис играющий желваками капитан. – В следующий раз я тебя тихо прирежу, к чертовой матери! Понимаешь меня? За разговоры и демаскировку! И мне плевать, что ты у генерала в любимчиках ходишь, промокашка хренова!

Парховщиков что-то промычал про ругательства, но капитан пригрозил ему расстрелом. За былые заслуги.

Потом шли молча. Через некоторое время показались огни…

Деревня была большая. Скорее городок, растянувшийся вдоль реки и лежащий на перекрестке нескольких дорог. В центральной части даже виднелись трехэтажные здания.

– Это больница и есть, – прошептал капитан.

– А в городе кто? – спросил Лопухин.

– Знамо дело кто… Уж точно не наши. Так что есть два варианта: действовать тихо или действовать нагло…

– Лучше тихо.

– Лучше. Да не всегда. – Капитан почесал в затылке. – Ладно! Двигаемся к больнице. Двое тут. Тройка пойдет справа, остальные со мной. Остаются Иванов и Лещенко. В обход Парховщиков, Лукин и Жмых. А вы, товарищ политрук, пойдете вперед, с видом праздношатающегося штатского.

– А что, в это время праздношатающиеся штатские бывают?

– Не имею понятия. Вот и проверим… Со встречными здоровайтесь, по возможности, но не навязывайтесь. Ведите себя естественно… Все понятно?

Лопухин кивнул. У него было полное ощущение, что его выпускают как живца.

Капитан щелкнул затвором и весело спросил:

– Что скис, газета?! Ты ж у нас умелец с людьми общаться! Вот и пообщайся!