— Чего ты мне голову морочишь? — обиделась тёзка. — Братья по разуму! У меня что, глаз нет? Конечно, ты. Под водой. Прямо у самой поверхности. Уже почти вынырнула. И при чем тут скафандр? Это рябь на воде, вот свет от тела бликами и отражается. И волосы мокрые… И глаза закрытые… нет, неужели правда не видишь?

— Не вижу, — упрямо сказала Вера. — Как сговорились все, честное слово… Мама вообще заявила, что это Аэлита взлетает в небо… Мне кажется, что это кошка на крысу охотится. Деревяшка как деревяшка. Чингисхан об нее зубы точил.

— Вы с Чингисханом оба — бездушные твари, — холодно заметила тезка, повернулась, унося фигурку назад в спальню, и оттуда закончила: — Вы оба всё рассматриваете только с точки зрения того, можно ли об это зубы поточить!

Ага, грубить начала. Кормить пора.

— Чаю налить? Или еще грибов съешь?

— Чаю, — уже гораздо мягче согласилась тёзка, опять появилась в дверях с дубленкой в охапке. — И грибочков тоже. И вот этих, где рыбка с морковкой. И… Ладно, по ходу дела решу.

Она бросила дубленку на диван, уселась рядом с ней и, нежно поглаживая шелковый мех изнанки, подозрительно спросила:

— И все-таки, где ты ее взяла?

— В магазине. Мы же вместе выбирали! Ты что, не помнишь? — удивилась Вера.

— Ты это с кем разговариваешь? — зловеще поинтересовалась тёзка. — Ты с Мириам своей разговариваешь? Или, может, с нашим Витальевичем?

Нет, не отстанет.

— Салатику положить? — на всякий случай спросила Вера. Понаблюдала, как каменеет тёзкино лицо, и сдалась: — А, так ты про деревяшку, что ли? Деревяшку мне одноклассник один подарил. Давно, еще в Становом, я же там целый год жила, у бабушки… да я тебе рассказывала. А потом, перед десятым классом, мама меня домой забрала. А после школы я к бабушке уже не поехала, в институт надо было готовиться. Бабушка сама к нам приехала, почти все лето у нас жила. А потом уехала — дом-то надолго бросать нельзя, разрушаться начнет…

— А что с ним теперь? — перебила ее тёзка. — В Становом остался? Или тоже уехал куда?

— Свихнусь я с тобой, — растерялась Вера. — Как дом может куда-то уехать? Конечно, в Становом остался. Ветшает потихоньку. Нынче ремонтировать буду. Я мастеров нашла, толковые бабы, все умеют, и берут сравнительно недорого…

— Я не про дом, — с самой ласковой своей психотерапевтической интонацией сказала тёзка. — Не доводи до греха. Как тебя до сих пор не придушили, я удивляюсь… Рассказывай про одноклассника. Наверное, большим художником стал, да? Женат? Дети есть?

— Да я особых подробностей не знаю, — с самой нейтральной своей психотерапевтической интонацией ответила Вера. — Говорили, что женился сразу после школы. Он старше нас всех года на два, что ли… Вроде бы, двое детей. Или трое? Не помню. Кажется, в райцентр переехал. Когда я после первого курса к бабушке приезжала, в Становом его уже не было. Или просто не увидела… Какой там художник, что ты! Мне кто-то говорил, что он матрешек делает. Он делает, а жена на базаре продает. Больше ничего не знаю. Я вообще о бывших одноклассниках почти ничего не знаю. А тебе зачем?

— Да нет, я так, — сразу теряя интерес к теме, сонно бормотнула тёзка. — Матрешки, хе… А какой талант был… Поеду я, ладно? Пока не заснула. Обожралась, как Витальевич на презентации… Опять растолстею, ч-черт… И что прикажешь тогда делать?

— Бегать, — приказала Вера. — Прыгать. Плавать. Возможны варианты.

— Какая ты нечуткая! — огорчилась тёзка и с кряхтением стала выбираться из-за стола, по пути прихватив дубленку в охапку. И уже выходя из квартиры, на пороге оглянулась и неожиданно опять спросила: — Так ты точно не знаешь, где этот… ну, одноклассник твой? Может, он бы для меня вырезал чего-нибудь, а? Не матрешку, а такое, настоящее… Я бы хорошо заплатила. Может, поищешь его, а?

— Ладно, — легко соврала Вера. — Я постараюсь. Хотя наверняка обещать не могу. Разъехались все кто куда, даже поспрашивать не у кого. Но я обязательно поищу.

Тёзка поверила, благодарно сказала: «Век не забуду», — и ушла.

Вера закрыла дверь и пошла убирать со стола, беспомощно придушив в себе чувство вины: даже тёзке она врала, не моргнув глазом. А тёзка ей верила, несмотря на весь свой психотерапевтический опыт. Ей все верили. А когда Вера случайно говорила правду — не верил никто. Поэтому правду она старалась не говорить. Если соврать нельзя, всегда можно обойти тему, отмолчаться или отшутиться. Хотя почему бы и не соврать, если умеешь это делать хорошо? Вера умела врать хорошо. Она давно этому научилась, еще двенадцать лет назад, там, в единственном в Становом парке, когда смотрела не на Генку, а на Кирюху, теть-Катиного сына, улыбалась, как законченная идиотка, и громко говорила голосом Нинки Сопаткиной: «Я прям щас побёгну… Смари не оммани»… Вот интересно, как бы она тогда сказала правду? И какую правду она тогда могла сказать?

Ай, зачем она опять всякую гадость вспоминает? Надо вспомнить что-нибудь веселое… У нее огромный опыт и веселого вранья тоже.

Вот хоть бы те уроды в белой машине. Большая машина, иностранная, тогда, шесть лет назад, такие машины на улицах провинциальных городов еще редкость были, все на них оборачивались. А она почему-то внимания не обратила. Наверное, потому, что под ноги смотрела: зима, гололед, не бег, а торжественный марш инвалидов… Да еще дареная «дутая» куртка оказалась страшно неудобной — не куртка, а просто какой-то мяч гигантский, из-за этого мяча даже дороги под ногами не видно. И когда рядом взвизгнули тормоза — тоже сначала ничего не поняла, ожидала обычных свистов, хватаний за сердце или «как проехать к площади». Поняла, когда бежать было уже поздно, а драться — опасно: два туловища впереди, два — на заднем сиденье, тесно сжали ее с двух сторон. Туловища выдающиеся, просто бегемоты какие-то. Особенно которые с двух сторон.

— Что ж ты, девочка, ножками бегаешь, а? — ласково спросил тот, который рядом с водителем, и обернулся к ней. Ну и рожа… Ходячее доказательство теории Ломброзо. — Такие ножки, девочка, беречь надо! Не надо бегать, надо на машине ехать! Вот сейчас мы тебя до самого места довезем… Ты куда хотела? Ты в гости хотела? Поехали к нам в гости, девочка, мы хорошие! Пацаны, мы хорошие, да?

— Гы, — сказали туловища с двух сторон.

— На дачу, что ли? — равнодушно спросил водитель, поглядывая на Веру в зеркало холодно и оценивающе.

— Спасибо, ребята, — с горячей благодарностью сказала Вера, преданно глядя на доказательство теории Ломброзо. — Спасибо, братики мои родные, век вас не забуду, бога за вас буду молить…

Она закатила глаза, схватила за руки тех, которые с двух сторон, выгнулась, выпячивая гигантский мяч «дутой» куртки, и протяжно застонала сквозь зубы. Доказательство теории Ломброзо отвесило нижнюю губу и дернуло веком.

— Чего это она? — недовольно буркнул водитель и стал притормаживать. — Больная, что ли? Карась, выкинь ее…

— Нет-нет-нет-нет! — заполошно заверещала Вера и еще сильнее вцепилась в руки соседей. Соседи стали отодвигаться и вырывать свои свиные окорока из ее пальцев. — Нет, пожалуйста, скорее, тут недалеко, прямо за перекрестком, направо, второй дом, въезд со двора… Ой, скорее, а то не успею-у-у…