У самого порога Чарли застыла как вкопанная: надо же, сколько картин! Многие даже рассмотреть не получалось; их либо заслонили другими картинами, либо повернули обратной стороной. Ту т был и городской пейзаж – большое каменное здание с башней, – и множество поясных портретов, в основном уставших от жизни женщин. У стены стояло несколько больших розово-коричневых абстрактных полотен – ни дать ни взять человеческая кожа крупным планом – с пересекающимися линиями и разводами. Подобно картинам на первом этаже и в холле второго, широкой публике они не предназначались, но, бесспорно, обладали огромной энергетикой.

Подобно картинам на первом этаже... Ну разумеется, напрасно Мэри отрицает очевидное!

– Если эти картины написали вы, значит, и те – вы, – махнув в сторону двери, заявила Чарли. – Рука та же, это даже я способна понять.

Мэри явно смутилась и ответила не сразу:

– Да, это все мои работы.

Допытываться, почему Мэри солгала, Чарли сочла неуместным. Вдруг постеснялась? Тщеславия в ней Чарли не чувствовала. Все картины в спальне были в рамах, но те, что висели в коридоре и в холле, – нет. Почему-то это казалось неправильным.

– Кто эти люди? – спросила Чарли.

– На картинах? Соседи – и нынешние, и те, кто уже уехал. Уинстэнли-Истейт в лицах! – В ухмылке Мэри чувствовалось презрение к самой себе. Она кивнула на портреты у стены напротив: – Имен тех людей уже не помню. Я заплатила, они побывали в роли натурщиков, и на этом все закончилось.

Чарли вгляделась в лица: вдруг кого из натурщиков доводилось арестовывать?

– Удивляетесь, как можно писать портреты совершенно чужих людей? – спросила Мэри, хотя Чарли об этом даже не обмолвилась. – В эмоциональном плане писать портреты знакомых чревато страшной нервотрепкой. Я стараюсь себя беречь, правда, получается не всегда. Порой уступаешь порыву, а потом приходится расхлебывать.

Сама поза Мэри говорила о напряжении: она съежилась, точно хотела стать маленькой и незаметной.

– Вот вы, если бы писали портрет, кого бы в натурщики выбрали? Жениха? – Мэри смотрела на руки Чарли. – У вас же кольцо...

– Если честно, не знаю... – Чарли почувствовала, что краснеет.

Нет, рисовать Саймона она бы не стала: в портрете было бы слишком много личного. Да Саймон бы и не позволил. В субботу после помолвки он у нее ночевал. Они спали на одной кровати, но друг к другу даже не прикоснулись. Объятие на заднем дворе так и осталось единственным. Тем не менее Чарли была довольна. Никогда прежде Саймон у нее не ночевал, а тут согласился. Разве это не прогресс?

– Ясно, жених в натурщики не годится, – кивнула Мэри. – Значит, возможны два варианта: либо он вам неинтересен настолько, что хоть помолвку расторгай, либо вы понимаете, что я имела в виду, говоря о страшной нервотрепке.

– Вы занимаетесь живописью с двухтысячного года и говорите, что здесь почти все картины, – сменила тему Чарли. – Где же остальные, если вы ничего не продаете?

– Одну я подарила Рут Басси. – На губах Мэри появилась улыбка. – Помните, я показывала вам семпервивум?

Чарли не сразу сообразила, что речь о зеленой розе с жесткими лепестками, что растет из стены.

– Название мне подсказала Рут. Сама я в растениях совершенно не разбираюсь. Однажды сад погубила и поклялась себе: все, больше пробовать не стоит. Помню, подарила Рут картину – до этого тысячу лет никому ничего не дарила и уже забыла, как это приятно, – и подумала: она ведь тоже сделала мне подарок. «Семпервивум» в переводе с латыни значит «вечно живое».

– Вы редко делаете подарки? – осторожно поинтересовалась Чарли. Здесь скрывалась какая-то тайна, которую ей очень захотелось узнать. Где погубленный Мэри сад? Там, где она жила до переезда на Мегсон-Кресент?

– Никаких подарков! – категорично заявила Мэри. – Ни дарить, ни продавать вам я ничего не собираюсь. Картину я подарила Рут потому, что хотела попросить прощения.

– За что?

– Из-за меня она потеряла работу. История долгая, рассказывать не буду, тем более мы обе выглядим в ней не лучшим образом.

– Речь о службе в Галерее Спиллинга?

– Какое это имеет значение? – подозрительно спросила Мэри.

«Сколько же запретных тем у этой женщины! Сплошные табу».

– Я просто уточняю. Ведь именно там работала Рут, прежде чем поступить к Эйдену Сиду...

Никогда прежде Чарли не видела, чтобы человеческое лицо так вздрагивало, а тут ей показалось, что Мэри словно ударило током.

– Рут... Рут работает у Эйдена Сида? – Мэри убрала волосы за ухо, потом второй раз, потом третий, потом четвертый...

– Да, а еще они вместе живут, – сообщила Чарли. – Гражданским браком.

Мэри побелела как полотно.

– Неправда! Рут живет одна, в домике за воротами Блантир-парка. Почему вы лжете?!

– Я не лгу и, к сожалению, ничего не понимаю. Почему это так важно? Вы же говорите, что не знаете Эйдена...

– Моя картина... Я подарила Рут картину! – Мэри закусила губу. – Где сигареты? Мне нужны сигареты! – Пустые и словно выцветшие, ее глаза лихорадочно ощупывали комнату, перескакивая с одного предмета на другой. – Что натворил Эйден Сид? Объясните, я должна понять! Почему им интересуется полиция?

Не понимая, делает ли верный шаг или совершает непоправимую ошибку, Чарли сказала:

– По нашим данным, Эйден никому зла не причинил, однако он сам утверждает обратное. Он говорит, что причинил зло человеку, и этот человек – вы.

Мэри выпятила подбородок, и Чарли догадалась: минутная слабость прошла, художница больше ничего не скажет. Тогда придется снова применить шоковую терапию...

– Послушайте, Мэри, – шагнув к художнице, начала Чарли, – согласна, звучит странно, но Эйден Сид добровольно пришел в управление полиции и признался в тяжком преступлении. Он подробно описал вашу внешность, точно назвал адрес и род занятий...

Мэри крепко обхватила себя руками.

«Ну, будь что будет!» – решила Чарли.

– Эйден Сид твердо уверен, что убил вас, – объявила она.

– Нет, не меня. – Мэри запрокинула голову, потом впилась взглядом в Чарли. – Не меня.

Я режу стекло, когда на дорожке раздаются шаги. Подняв голову, вижу в окне незнакомого мужчину. Эйден останавливает гильотину для резки багета. Он держит ногу на педали, но не нажимает. Перерыв Эйден делает лишь в случае крайней необходимости: если перед ним клиент и обделять его вниманием откровенно грубо. Многие наши клиенты его не любят, хотя к другому мастеру не уходят. «С клиентами можно дружить, но на это нужно время, а наша задача – защищать произведения искусства, которые они приносят, – заявил Эйден, когда я только появилась в мастерской. – Считай, что картина в опасности, пока не помещена в качественную раму. Суть нашей работы – именно защита, а не украшение».