на себе мамин взгляд — смятённый, будто её загнали в угол. Ну да. Им не стоит тратить лишние деньги, но согласиться на два тера за платок, торговаться или просто уйти, когда сама предложила зайти в храм, маме не позволяет гордость.

Надо как-то выкрутиться. Сказать маме, что на самом деле не хочет здесь задерживаться, или сделать вид, что увидел что-то. Может, о чём-то вспомнил, о чём-то, что немедленно требует внимания.

— Моник, пускай они так поносят платки немного, а потом вернут. Всё равно никого нет. Все на ярмарке, — звучит из-за спины очень тихий и знакомый голос.

Энис резко оборачивается.

Фиакр от этого отступает на несколько шагов, хоть и так стоял довольно далеко. Бросает на Эниса быстрый взгляд с прищуром. Потом — на Моник.

— Это мои… мой… друг из пансиона, — добавляет с усилием, уперев глаза в пол, и густо краснеет.

Друг!

Что-то их сегодня так и распирает играть с Энисом в друзей и раздавать неожиданные милости.

— Ну, ладно, — неуверенно тянет Моник.

Обернувшись, Энис успевает поймать тень недовольства на её лице, но Моник тут же надевает вежливую улыбку. Приседает и с полминуты копается где-то под столом. Наконец выныривает и протягивает пару свёрнутых углом платков.

— Да будет Творец благосклонен!

— Благодарю. — Мама чинно кивает.

Держится гордо, но в том, как она тянет руку, намётанный глаз легко ловит неловкость.

— Спасибо! — поспешно говорит Энис тоже. Оборачивается и добавляет с заминкой: — Спасибо, Фир.

— Ага…

Фир неуклюже, зажато, но при этом порывисто подходит, и Энис едва подавляет желание отступить. Нельзя сейчас нарушать правила игры. Но это становится сложней, когда Фир, к тому же, подаётся к самому уху и шепчет:

— Не говори никому. Никому не говори! — быстро, почти лихорадочно.

Отстраняется и бросает с показной небрежностью, всё ещё ни на кого не глядя:

— До осени.

После чего шустро скрывается за какой-то дверкой.

Вот всё-таки у Фелиса все эти подачки выходили ловчей, изящней как-то. И он бы не опустился до просьб не рассказывать.

Да нет, Фелис, скорей всего, просто знает, что Энис и так не стал бы.

Уже развернув платок, Энис замечает в углу небольшую дырку с тёмной каймой — прожгли чем-то. Судя по тому, как мама дёргает бровью, оглядев свой, там тоже что-то не так.

Ну и ладно.

— Твой друг, наверное, из тех, кого готовят стать отмеченными? — светски спрашивает мама, когда они отходят подальше. — Он будет жрецом или повелителем бурь? Как его зовут?

— Фиакр. Но он будет менестрелем, как я. Мы учимся вместе.

— Вот как… Что ж, честно говоря, он совсем не похож на отмеченного. — Она небрежно пожимает плечами. — Тогда почему он здесь?

Энис медлит всего секунду.

— Он сын жреца, — говорит наугад.

Про семью Фира Энис никогда не слышал, но это кажется вероятным. Либо, может, он родня кому-то ещё здесь.

— Вот как, — повторяет мама и замолкает.

С середины пустого зала как никогда хорошо видно все статуи покровителей.

Корентин стоит вполоборота, подняв руку к небу так, будто хочет схватить что-то — молнию, облако, ветер. Или будто полководец, который вот-вот пошлёт войско в бой — Энис видел такого на картине в библиотеке. Фирмин рассказывал про него что-то, но Энис тогда ещё не слишком хорошо понимал, а переспрашивать постеснялся. У того полководца, кстати, были так же грозно сдвинуты брови, и он тоже выглядел очень крепким.

Не хотел бы Энис стоять прямо под взглядом этой статуи. Неуютно, наверное.

Амарейнт словно замерла посреди какого-то танца — чуть изогнувшаяся, с приподнятой ногой, по которой от пальцев до самых бёдер вьются лозой узоры. Разрезанная по бокам юбка открывает их взгляду, а наброшенная на одно плечо ткань позволяет увидеть знаки на левой стороне груди.

Пятеро — единственные люди, кто имел задатки двух сил одновременно. И у каждого из них помимо знаков своих стран есть также вязь на груди — там, где у всех жрецов. Говорят, Творец сделал так, чтоб они, первые отмеченные, смогли поделиться даром с другими людьми, за которых просили. Пятеро вернулись в страны, из которых пришли, и стали искать тех, в ком тоже могла бы пробудиться частичка божественной силы. А потом те построили храмы. И принялись заклинать бури в Темпете и Оре, повелевать землёй и травой в Сол, исцелять людей в Тарис и Гверс. Говорят, Темпете и Ора — тогда ещё одна страна — до того страдали от затяжных ливней и страшных ураганов, в Сол едва-едва добывали еду на непригодной земле, а в Тарис и Гверс — тоже в то время единых — бушевал мор. В скалистой Северной Райсории, кажется, часто случались землетрясения, поэтому ей Творец дал силу одной лишь волей удерживать камни и другие предметы. Почему Южной Райсории дали власть над людскими умами — Энис не помнит. Может быть, дело в войнах? В любом случае, от них это точно не спасло.

Сейчас место райсорийских близнецов в храме пустует, остались лишь постаменты. Энис смутно помнит статуи по тарисским храмам. Как же они стояли? Кажется, Велория поднимал руки, словно удерживая что-то; они были обнажены и до самых плеч покрыты кружевом позолоты. Арребия стояла просто и с улыбкой смотрела вниз, на прихожан, а её знаки напоминали ошейник. А ещё Энис поначалу путал, кто из них девушка. Они ведь и вправду очень похожи, миниатюрные и тощие.

Мимо всех других покровителей мама проходит к Зоэ. Рядом с Амарейнт, выглядящей совсем зрелой, Зоэ кажется почти девочкой, тонкой, но, в отличие от Арребии, высокой. Маленькую грудь стягивает лента, из-под которой расползлись по всему торсу знаки. Руки Зоэ чуть приподняты, словно она хочет положить их на плечи кого-то, стоящего перед ней на коленях. И она кажется… печальной.

Почему-то становится тепло и грустно.

Энис смотрит на мамино худое лицо — сухая кожа обтягивает острые скулы, у глаз проступают морщинки и тёмные круги, — на запястья, такие же по-птичьи тонкие, как у Зоэ. Заглядывает в глаза Зоэ, полуприкрытые, слепые глаза статуи, и мысленно просит, чтоб мама никогда-никогда не болела, никогда… не умирала. И папа тоже.

Говорят, Пятеро не погибли, а так и остались беречь земли, ради которых когда-то не побоялись пойти к Творцу. Мама с папой больше не на земле Зоэ, но Энис надеется, что она всё равно за ними присмотрит. Ведь не зря же в храмах и Тарис, и Темпете ставят статуи сразу всех покровителей. Ну, почти всех.

Покопавшись в поясной сумке, мама достаёт мягкую на