Нет, радости я не проявлял. Возвращение моих земель ко мне же — это лишь справедливо, так и должно быть. Жебокрицкого нужно было арестовать ещё раньше. Но нерешительность губернатора, его нежелание встревать в жёсткое противостояние с коррупцией привело губернию именно к такому состоянию. Мошенникам тут раздолье. Заплати в Екатеринославе немного — получи прирезку к своим землям! Еще бы акции объявляли, к примеру, по субботам скидка в двадцать процентов, а дела пенсионеров рассматриваются без очереди.

Сам Фабр не являлся бессребренником, однако же в тех документах, которые я просмотрел, не было ни одного существенного свидетельства, что губернатор — вор. Он виновен лишь в том, что позволял воровать другим. А сам Яков Андреевич практически и не лез в казну. Более того, каким-то образом умудрялся еще и начать масштабное строительство.

И теперь я должен был радоваться лишь тому, что хоть какая-то часть справедливости восторжествует, что хоть кто-то чист? Нет, я буду даже огорчён, потому как прекрасно осознаю, что некоторые документы из тех, что у меня есть, всё же придётся придержать у себя. Нет, я не собираюсь уничтожать документы. Это нужно быть идиотом, чтобы такой компромат просто взять и сжечь. Но я и не намерен подставлять Фабра. Как минимум, с Яковом Андреевичем мы уже почти договорились. А придёт какая новая метла, так начнёт мести — пыль столбом стоять будет. Ведь всегда новая власть стремится в начале пути к тому, чтобы все неудачи спихнуть на старую власть.

— Давайте предметно договариваться, господин губернатор, — делано, почти безэмоционально сказал я, двигая к себе стопки с бумагой.

— Вы, выходит, не умеете быть благодарным? — с некоторым разочарованием спросил губернатор.

— Простите за мою дерзость, ваше превосходительство, но я не совсем понимаю, кто кому должен быть благодарен. Поверьте, внутри меня бушует негодование, что я иду против своей же чести. Я же понимаю, что некоторые документы, вопреки моему желанию, мне придётся скрыть, — сказал я, при этом позволил себе даже проявить некоторое раздражение.

Это кому я должен быть благодарным? Да с этими документами я могу всю губернию поставить на уши, добиться отставки губернатора, много чего могу.

Могу, пусть и не буду. Тут с плеча рубить не стоит, а то немалая часть общества Екатеринослава и близлежащих земель ополчится уже против меня. Кстати, в некоторых документах прослеживается участие в коррупционных схемах известных мне Алексеева, Струкова и нынешнего предводителя Екатеринославского дворянства Франка. Ну, и как прикажете со всем этим бороться⁈ Есть вариант: зачистить всех дворян и служащих губернии. То же самое, я почти уверен, можно было бы планировать сделать и с другими губерниями Российской империи. И тогда придёт хаос, и пойдёт брат на брата, и гражданские войны начнутся, и бог весть что еще случится.

Потому, как это ни прискорбно осознавать, казнокрадство мздоимство чиновников, пусть это и противоречиво звучит, также являются опорой для Российской империи. И пока рядом не поставишь другую опору, ломать прежнюю нельзя. Но и нельзя ничего не делать.

— И все же вам благоволит удача, — сказал губернатор, когда мы, со спорами, но пришли к пониманию, какие документы можно показывать, а какие придержать.

— Удача — это дама, которая благоволит только подготовленным и расчетливым, — отвечал я, вспомнив цитату из одной книги.

Разговор с губернатором Екатеринославской губернии Яковом Андреевичем проходил уже в достаточно позднее время. А у меня ещё были планы на сегодняшний вечер. Мне нужно было утверждаться не только в кабинете первого человека в губернии, но и во мнении общества.

Нельзя сейчас не выйти на публику, не показать своё спокойствие, возможно, даже ответить на некоторые вопросы, пусть и крайне осторожно. А ещё я был знаком с понятием пиара, и на курсах в рамках программы «Время героев» кое-что усвоил в этом направлении. Работа по созданию моего образа в обществе началась, уже когда я давал большой приём. Сейчас я собирался эту работу продолжить.

В ресторане стояло пианино и была гитара, периодически там исполнялись различные песни для увеселения публики. Вот и я решил исполнить некоторые композиции. Время, в котором мне предстоит прожить вторую жизнь — это эпоха поэтов. А значит, это время романсов. Поэтом я еще мог бы стать, если бы знал много стихов, которые еще не сочинены. Но нет. Не так и много стихов я знаю, и все их готов отдать Хвостовскому. А вот с песнями у меня получше. Тут и заработать можно, ну и показать себя поэтом-песеником.

Было предположение, что ресторан «Морица» не откроется, всё же у его крыльца имела место быть перестрелка, а также в городе должны были объявить траур в связи с убийством вице-губернатора.

Но ресторан открылся, траур объявлен не был. Напротив, пока народ даже ходил с лицами, на которых читалась радость. Ведь официально никто еще не знает об убийстве Кулагина. Только завтра будет сообщение в «Ведомостях». Так что… Это если бы убитого все вокруг любили и почитали, а не боялись и только из опаски перед ним пресмыкались, вот тогда и было бы видно огорчение.

А народу в «Морицу» привалило столько, что швейцару у дверей, где уже успели и убрать всю ту штукатурку, которая поотлетала во время стрельбы, приходилось даже отказывать посетителям. В какой-то момент я даже я подумал о том что смущённый и растерянный швейцар и меня не пустит внутрь. Однако я — постоялец гостинично-ресторанного комплекса.

Не скрою, было даже немного приятно, когда меня начали узнавать. Люди, а это было порядка пятнадцати человек, которые стояли у дверей в ресторан, расступились и пропустили меня внутрь без каких-либо колебаний. Лишь только шепотки раздавались за моей спиной.

— Тот самый Шабарин, — говорили между собой люди.

«Тот самый»! Вот я и стал, в некотором роде, знаменитостью. Считаю, что это не во вред, но во благо. Что в будущем, что в настоящем, если человек известен, активен, то власти порой даже вынуждены его привлекать к каким-то делам, возвышать над толпой.

Взять того же Пушкина. Ведь Николай I, чтобы поощрить поэта, самоличным указом назначил его камергером Императорского двора. Наверняка Николай Павлович хотел тем самым сделать подарок великому поэту, правда, сам Пушкин счёл подобное назначение чуть ли не унижением. Мне бы такое унижение от самого самодержца!

Когда я вошел в ресторан, казалось, что половина из гостей перестала есть и разговаривать. Многие смотрели на меня. А