– Госпожа, умоляю вас! Не поступайте так со мной! Я смогу. Клянусь вам! Завтра я принесу вам полную банку блох. Только прошу вас, не отправляйте меня туда.

– Встать! – приказала она. – Так и знала, что будешь скулить. Встать, Зануда! – повторила она, поскольку с первого раза я не нашел в себе сил принять вертикальное положение.

А когда все-таки смог подняться на дрожащих ногах, то в окнах квартиры, которая находилась на третьем этаже дома напротив, вспыхнул свет. Хватило одной только секунды, чтобы ужас вцепился в мою душу стальными клещами и принялся рвать ее во все стороны. Там, в этой квартире – и в кухне, и в спальне, – повсюду свисали петли. А в петлях болтались такие же неудачники, как и я. Такие же бездарные неудачники, не сумевшие оправдать доверие госпожи Червоточины. Болтались с высунутыми языками, с выпученными глазами. Кто-то уже разлагался, и лица их представляли собой куски гнилого мяса, кто-то выглядел еще свежим, а значит, участь эта постигла их совсем недавно. В целом, там было около двадцати трупов, около двадцати глупцов, которые так же, как и я променяли свою жизнь на одну ночь со своей госпожой, после чего поставили подписи в контрактах и отправились на добычу блох. Лишь одна петля – в спальне, где висело большинство тел, – была свободна, и я прекрасно понимал, кому она предназначалась. Под петлей меня уже ждал табурет.

– Тебе туда, – спокойно сказала Червоточина.

– Умоляю вас, госпожа, – вновь застонал я и вновь рухнул на колени. – Ради всего святого! Пощадите.

– Нет для меня ничего святого, – спокойно ответила она, вновь пресекая мои попытки облобызать ее ноги. – Вставай, и иди своим путем. А я посмотрю. Нет смысла валяться на полу, потому что это ничего не даст. Освободи себя, в конце концов. Убеги от Необходимости. Ты для нее слишком слаб, и уже не интересен.

– Я не могу, госпожа. Я не могу.

– Можешь.

– Не могу без вас.

– Можешь.

Я понял, что умолять больше нет смысла и что участь моя решена. Не вставая, и не переставая рыдать, я пополз к входной двери. Ползком и покинул квартиру, ползком спускался по лестнице, цепляясь руками за перила, на четвереньках переполз дорогу и таким же образом, по меньшей мере, в течение пятнадцати минут, взбирался на третий этаж соседнего дома. Потом вполз в квартиру. Трупного запаха не ощущалось вовсе, напротив, в квартире царил аромат морозной свежести, словно она была увешана не двадцатью трупами, а выстиранным бельем, которое занесли после сушки с зимнего воздуха.

Уже не хныча, но продолжая стонать, я двинулся к табурету, в то время как голова моя билась о ноги моих предшественников. Вот и табурет. Я смотрю в окно и вижу там, по другую сторону, ее. Она стоит с бокалом вина в руке, волосы струятся по ее вискам и щекам, практически закрывая глаза. Но я знаю, что она не может пропустить такое представление, и как бы она не презирала меня, но именно сейчас – я важнейший человек в ее жизни, который заставляет напрячься каждую мышцу в ее теле, который натягивает до предела струны ее души. Это понимание придает мне сил. Я встаю сначала на ноги, затем на табурет. Не спуская с нее глаз, просовываю голову в петлю и затягиваю узел. Я больше не рыдаю. Я больше не сожалею. Головы тех, кто прошел этот путь до меня вдруг поворачиваются ко мне и начинают смеяться. Даже головы сгнивших трупов искажают гримасы, в которых я угадываю смех. Непонятно только – злорадный это смех, искренне веселый или смех сожаления. Да и какая уже разница?

– Беги! – сквозь смех голосят мои друзья. – Беги! Беги! Беги от Необходимости!

Я усмехаюсь, осознавая всю свою жалость и ничтожность. Осознавая, что я заслуживаю только презрения и хохота – любого хохота. Но ничего больше.

Я в последний раз смотрю на нее и делаю движение ногами.

И подскакиваю на кровати в холодном поту. Не помню, чтобы когда-нибудь ранее мне снился настолько реалистичный сон, настолько плавный, с минимумом характерных метаморфоз. Словно короткометражный психоделический фильм.

Вернувшись в реальность, я с облегчением выдохнул и растянулся на кровати. Начинался третий день. И я понимал, что сдаю позиции. Даже несмотря на то, что одна задача уже была выполнена, все остальное не двигалось с мертвой точки. Вместо спутницы жизни я встретил психопатку, вместо интересного и влиятельного знакомства выслушивал бредни старого алкоголика. Вместо гармонии и веселого расположения духа позволил себе впустить в душу неуверенность. С этим нужно было покончить сегодня же, я это понимал. Но понимал и другое. То, в чем боялся признаться себе весь вчерашний день. И что подтвердил мой сегодняшний сон. Я не мог перестать думать о Червоточине. Как я не пытался, я не мог выкинуть ее из головы. Несколько раз я порывался разорвать листок с номером ее телефона, который лежал на тумбочке в моей спальне, и каждый раз рука моя замирала. Я хотел ее. Черт возьми, хотел желанием настолько страстным, что оно сжигало меня тем самым черным пламенем, которое я засвидетельствовал в ее черных глазах. Разумом я понимал, что нет ничего глупее, чем связываться с сумасшедшей, но чувства мои были столь обострены, что ее лицо, красивое самой опасной – холодной – красотой, вновь и вновь вставало перед моим мысленным взором.

– Нет, – прошептал я и встал с кровати. – Этому не бывать. И это нужно перетерпеть.

Я вновь посмотрел на листок из ее блокнота, но даже после этого ночного кошмара не нашел в себе сил выбросить его, хоть и понимал, что эта дразнящая игра будет продолжаться до тех пор, пока я этого не сделаю. Тут же меня пронзила другая мысль. А что если сделаю, но это ничего не изменит? Побегу искать ее на улицу Оливера Твиста? А где она находится? Ах да, рядом с улицей Чарльза Диккенса, как же иначе.

Прохладный душ, завтрак и чашка крепкого кофе меня приободрили и немного развеяли гнетущее настроение, с которым я вступил в этот день – третий день своей новой жизни, которая вопреки моим ожиданиям и первоначальным убеждениям, оказывалась вовсе не простой соперницей. Понимая, что единственным способом не допустить нарастающего напряжения и разочарования является очередной бой, я собрался и вновь отправился на прогулку.

Первым на что я обратил внимание, выйдя на улицу, разумеется, была уже привычная прохлада под одеждой. Она сохранялась, но как будто ослабла к третьему дню и уже не раздражала. Как