Следственная бригада и занималась. Долго допрашивали прапорщика-электрика, заодно проверили проводку выборочно в десяти палатках и везде нашли образцовый порядок. Электрик, как проверяющие убедились, свое дело знал и халатности не допускал. Особый интерес вызвал сохраненный пучок пакли. Проверили склад части, там пакля была своя и не идентичная той, что стала причиной пожара. Но остатки упаковали в целлофановый мешочек, чтобы отправить на экспертизу. Паклю со склада забрали в отдельном мешочке.

Подполковник Яцко с вытянутым лицом ходил по палаточному городку вместе со следственной бригадой, всем своим видом показывая сожаление по поводу торопливости прокурорских работников – из-за этого он улететь не успел. Впрочем, свой отлет Яцко не отменил, хотя следователей в известность заранее не поставил. Чтобы не имели возможности согласовать свои желания с возможными приказами высшего командования.

А майора Солоухина в это время пригласил для разговора еще один следователь, тоже майор, приехавший с остальными, но ночным пожаром совсем не интересующийся. Этот следователь в отличие от других носил ярко-голубые погоны,[12]смотрел на все вокруг себя умными и вдумчивыми глазами и никому не делал замечаний. Беседовали в кабинете полковника Рауха в отсутствие самого полковника.

– Вы знаете, майор, что, например, после масштабного поражения бывает на войне страшнее самого поражения? А?..

И попытался вместе с вопросом в глаза Солоухину заглянуть.

– Что же? Не победа же, надеюсь?.. – Солоухин слегка зажмурился, чтобы избежать откровенного разглядывания, и повел разговор с недоверчивыми нотками, потому что уже понял, о чем им предстоит говорить.

– Слухи об этом поражении…

– Возможно, вы и правы…

– Не просто возможно. Это факт, уже давно доказанный психологами.

– Я готов побеседовать с вами о магической силе слухов, – не желая терять время, потому что вскоре ему предстояло отправлять на задание группу старшего лейтенанта Семарглова, приступил Солоухин к делу. – Тем более что не я их распространяю и мне нечего опасаться разговора с представителем вашей Конторы…

– Кстати, я не представился… Майор Коновалов… Профессор Коновалов, если вам будет угодно, из психологической лаборатории КГБ.

– Что это за лаборатория такая? – невинно и почти лениво поинтересовался майор Солоухин, хотя, конечно, знал о существовании закрытых лабораторий при КГБ точно так же, как знал о существовании таких же лабораторий в ГРУ. Впрочем, его вопрос вовсе не был предназначен для того, чтобы услышать ответ. Солоухину давно и хорошо было известно, что любая организация, собирающая какие-либо сведения негласного характера, сведениями о себе делиться не любит. Исключения составляют только газеты, но их в военной действительности можно не читать. Впрочем, как и в действительности гражданской…

– Есть такая… Впрочем, я не уполномочен обсуждать разработки нашей лаборатории. Я хотел бы поговорить о слухах, которые распространились не только среди Ограниченного контингента наших войск в Афганистане, но уже разлетелись по всему Советскому Союзу, вплоть до районов Дальнего Востока и Крайнего Севера. Как и полагается слухам, они успели обрасти кучей таких подробностей, о которых вы, видимо, и не слышали. Но меня эти подробности не интересуют. Меня интересует только конкретная суть происшедшего с вами и с вашим отрядом во время рейда по уничтожению имама Мураки.

Профессор был сух и сдержан, но старался говорить как можно мягче, чтобы сгладить природную сухость своего голоса.

В дверь постучали. Профессор Коновалов недовольно поморщился.

– Войдите… – сказал Солоухин.

Вошел лейтенант Степанков, командир взвода, только что вернувшегося с операции.

– Разрешите, товарищ майор?

– Что спрашиваешь, если уже вошел… Как отработали? Удачно?

– Так точно. Караван с наркотой. Там после нас десантура высадилась. Они сейчас все протоколируют.

– Хорошо. Отдыхай…

– Я как раз по этому поводу… Наши палатки сгорели…

– Понял. Договорись с Семаргловым. Он скоро вылетает. Отдыхайте в его палатках.

– Понял, товарищ майор. Разрешите идти?

– Иди…

Дверь закрылась без стука.

– Я готов выслушать ваши вопросы, – сказал Солоухин профессору. – По мере сил постараюсь на них ответить.

– Вопрос практически один. Вернее, это даже не вопрос, а просьба. Расскажите обо всем, что происходило, как можно подробнее. Особенно меня интересуют личные физиологические ощущения. Именно то, что вы чувствовали… Бывает так, что чувства приходят потом, когда анализируешь… Это тоже интересно… Но меня сейчас интересуют те чувства, что вы испытывали в горах. И это не праздный вопрос…

Майор Солоухин только плечами пожал. И начал рассказывать. Профессор несколько раз прерывал его, что-то уточняя. Но в основном старался только слушать. В целом рассказ вылился в краткий по-армейски рапорт, и только наводящие вопросы профессора заставляли Солоухина быть более подробным.

– Теперь – вопрос главный… – когда Солоухин закончил, профессор Коновалов даже встал, чтобы подчеркнуть этим важность того, что он желает услышать.

– Согласно слухам, ощущение беспокойства, как вы это назвали, охватило весь ваш отряд. Не вас одного и ближайших офицеров, а всех, кто шел в строю… Так?

– Мне показалось, что так… Но личные впечатления трудно оставить только личными. Всегда кажется, что они общие. Сама эта операция не нравилась всем офицерам. Мы не ликвидаторы и не палачи. Мы – армейская разведка. Спецназ армейской разведки. Мы диверсанты, по большому счету… И уничтожение конкретного человека, не военного человека, нам всем не понравилось. Тем более что местное население считает его святым…

– Считало… – поправил Коновалов.

– Считало, – согласился Солоухин, но согласился не до конца. – А сейчас, надо полагать, считает тем более. И это – наше общее отношение к сути дела! – даже не вопрос соприкосновения веры и атеизма. Это вопрос глубинной нравственности, которая осталась нам от предков. Не той, о которой можно говорить, о которой можно писать в газетах. Это нравственность «другого калибра». И потому я даже затрудняюсь точно охарактеризовать ее. Может быть, какая-то смесь нравственности и порядочности… Не знаю… Не философ… И приказ шел в противоречие с этим видом нравственности. Но приказы, тем более на войне, не обсуждают. Мы приказ выполнили, однако все чувствовали себя при этом не лучшим образом.

– Все – это весь личный состав? Весь личный состав знал цели операции?

– Нет. Задача ставилась только перед офицерским составом.

– Однако то беспокойство, о котором вы рассказывали, оно же коснулось не только офицеров, но и всего личного состава…