время для того, чтобы в это дело вмешались вы. Видите ли, папа о вас очень высокого мнения. Я хочу, чтобы вы в его присутствии хорошо отозвались о Поле, – ну, чтобы подготовить его к тому, что должно последовать.

«Интересно, – подумал я, – приходилось ли когда-нибудь отвергнутому поклоннику выполнять задачу, аналогичную той, которую Марджори собиралась возложить на меня?» Я молчал, подавленный чудовищностью того, что мне предстояло.

– Сидней, вы всегда были мне другом, – продолжала между тем Марджори. – Моим самым лучшим, самым близким другом. Когда я была маленькой девочкой, вы, бывало, защищали меня от папиного гнева. Теперь же, когда я стала большой девочкой, я хочу, чтобы вы еще раз выступили на моей стороне и снова меня защитили.

Голос Марджори смягчился. Она положила руку на мой локоть – от этого прикосновения кровь в моих жилах забурлила еще сильнее.

– Не понимаю, почему вы все держали в тайне. Почему вы все скрывали от отца с самого начала? – поинтересовался я.

– Это Пол хотел, чтобы папа ничего не знал.

– Что, мистер Лессингем вас стыдится?

– Сидней!

– Или, может быть, он боится вашего отца?

– Вы очень несправедливы к нему. Вам прекрасно известно, что папа уже давно относится к нему с предубеждением. Пол из-за своей политической позиции находится в очень трудном положении, он постоянно пребывает в сильнейшем напряжении, и для него сейчас исключительно важно избегать каких-либо дополнительных осложнений. Пол прекрасно понимает, что папа не одобрит мой выбор, и просто хочет, чтобы о наших с ним планах ничего не говорилось до окончания сессии парламента – вот и все.

– Понимаю! Мистер Лессингем проявляет осторожность и осмотрительность даже в сердечных делах. Сначала политика, потом любовь.

– Пусть так! Почему бы и нет? Неужели вы хотите, чтобы он допустил провал в главном деле своей жизни – хотя, чтобы избежать этого, нужно просто немного повременить?

– Смотря что он считает главным делом своей жизни.

– Да что с вами такое? Почему вы со мной так разговариваете? Это совершенно на вас непохоже. – Марджори устремила на меня испытующий взгляд своих сверкающих глаз. – Не могу поверить. Вы что, ревнуете? То есть то, что вы говорили вчера вечером, – правда? Я думала, что подобные вещи вы говорите каждой девушке.

Мне ужасно хотелось, не сходя с места, немедленно заключить Марджори в объятия, прижать ее к груди. Подумать только – она пыталась дразнить меня, заявляя, что то сокровенное, что я высказал ей, я говорю всем девушкам без разбора.

– Что вы знаете о мистере Лессингеме? – спросил я.

– То же, что знают и все остальные, – этот человек будет творить историю.

– В истории случаются такие события, с которыми не хотелось бы ассоциироваться. Что вам известно о его частной жизни – я, вообще-то, имел в виду именно это?

– Мне кажется, вы заходите слишком далеко, Атертон. Я знаю, что он один из лучших, один из самых выдающихся мужчин. Мне этого достаточно.

– Ну, если это в самом деле все, что вам известно, и вы в это верите, то этого, пожалуй, хватит.

– Да, я это знаю и не сомневаюсь в этом. И все остальное общество – тоже. Все, с кем он так или иначе контактирует, осознают, должны осознавать, что он неспособен на бесчестные мысли или поступки.

– Послушайтесь моего совета, не возносите этого человека слишком высоко. В жизни любого мужчины найдется страница, которую ему не хотелось бы переворачивать обратно и перечитывать.

– Возможно, в вашей такая и есть – я вполне это допускаю. Но в жизни Пола подобные страницы отсутствуют.

– Что ж, спасибо за откровенность. Боюсь, в том, что касается меня, это в самом деле весьма вероятно. Более того, не исключаю, что таких страниц у меня несколько. Я совсем не похож на апостола – даже имя у меня неподходящее.

– Сидней! Вы просто невыносимы! Мне тем более странно слышать от вас подобные вещи, ведь Пол считает вас своим другом.

– Это очень лестно для меня.

– А разве вы не его друг?

– А разве недостаточно быть вашим другом?

– Нет, недостаточно. Тот, кто против Пола, – тот и против меня.

– Тяжелая ситуация.

– Что значит – тяжелая? Тот, кто враг мужу, вряд ли может быть другом его жене, если супруги – одно целое.

– Но ведь вы с Лессингемом пока не супруги. Неужели для меня все так безнадежно?

– Что вы вообще имеете в виду? Вы о той чепухе, которую несли вчера вечером?

И Марджори засмеялась. Засмеялась!

– Вы называете это чепухой. Просите у меня сочувствия, помощи – и говорите такие вещи!

– Вы получите от меня все сочувствие, в котором нуждаетесь, – обещаю! Мой бедный, дорогой Сидней! Не будьте же таким глупцом! Неужели вы думаете, что я вас не знаю? Вы лучший из друзей – и худший из любовников. Вы настолько же надежны в первом качестве, насколько ветрены и легкомысленны во втором. Я точно знаю, во скольких девушек вы были влюблены, – и что же? Вы разочаровывались в них так же быстро, как загорались. Правда, мне известно и то, что в меня вы до сих еще не влюблялись – но это, похоже, просто случайность. Поверьте мне, мой милый, дорогой Сидней, завтра вы воспылаете страстью еще к кому-нибудь – если только это уже не произошло. Честно вам признаюсь, что все, что мне в этом смысле известно о вас, было предсказуемо и не требовало от меня искусства прорицательницы. Ну, ничего. Выше нос! Никогда не знаешь, как все сложится! Кто это там идет?

Это была Дора Грэйлинг. Я, не говоря более ни слова, вместе с ней отправился в танцзал, и мы снова принялись вальсировать. Танец уже перевалил за половину, когда она наконец заговорила.

– Извините, что я была с вами резка. Мне кажется, я всегда демонстрирую вам самые неприятные стороны своего характера.

– Я сам виноват. Разве я показал вам свою лучшую сторону? Вы гораздо добрее ко мне, чем я того заслуживаю – и сейчас, и всегда.

– Что ж, вам виднее.

– Простите, но это правда. Я ведь совсем одинок – ни единого друга, ни единой близкой души.

– Это у вас-то ни одного друга? Я не знаю других мужчин, у которых их было бы столько, сколько у вас! О вас прекрасно отзывается огромное количество людей – и мужчин, и женщин.

– Мисс Грэйлинг!

– А если вы собираетесь упрекать себя в том, что за всю жизнь не сделали ничего полезного, стоящего, то подумайте обо всех ваших открытиях и изобретениях. Да что там! Всем известно, что за вами числится немало великих свершений, и общество не сомневается в том, что на очереди еще более грандиозные. Вы утверждаете, что у вас нет друзей. Но когда я прошу вас оказать мне услугу, большую услугу, позволить сделать что-нибудь для вас и тем самым продемонстрировать мою дружбу, вы… пренебрегаете мной.

– Я вами пренебрегаю?!

– Да, именно, и вам это хорошо известно.

– Вы хотите сказать, что вас в самом деле интересует моя… моя работа?

– Вы прекрасно знаете, что это так.

Лицо Доры сияло – я понял, что она говорит правду.

– Вы придете в лабораторию завтра утром?

– Вы еще спрашиваете? Ну конечно!

– С вашей тетей?

– Да, с моей тетей.

– Я вам там все покажу, расскажу что смогу, а потом, если вы по-прежнему будете считать, что в моей идее что-то есть, я приму ваше любезное предложение по поводу южноамериканского эксперимента. Если, конечно, вы не передумаете.

– Не сомневайтесь, не передумаю.

– И в таком случае мы с вами будем партнерами.

– Партнерами? Ну да, да, конечно, мы будем партнерами.

– Эксперимент будет стоить уйму денег.

– Есть вещи, которые стоят затрат, какими бы эти затраты ни оказались.

– Мой опыт говорит о другом.

– Что ж, я надеюсь, что мой опыт подтвердит мое нынешнее мнение.

– Ну так что, договорились?

– Что касается меня, то я твердо заявляю – да, договорились.

Когда я вышел из бального зала, рядом со мной вырос Перси Вудвилл. Его круглое лицо на этот раз, против обыкновения, показалось мне несколько вытянутым. Вынув из глаза монокль, он протер его носовым платком, водрузил на место – и тут же снова повторил эту манипуляцию. Кажется, мне никогда прежде не приходилось видеть его в подобном смятении. Те, кто знает Перси Вудвилла, поймут, что речь в самом деле идет о необычном, совершенно невообразимом для