— Думаю, да, — осторожно согласился комендант. — На моей памяти инженерные части подобным занимались. Нужна дрезина с краном, пара небольших экскаваторов, инструменты, толковые руки…

— В дорожных мастерских не осталось подобных дрезин, — вставил Репницкий. — Уже работали по этой теме. В апреле наши разбомбили все дорожное хозяйство, разнесли, к чертовой матери, подъездные пути и всю ремонтную технику…

— Мудро, — хмыкнул Сенцов.

— С путевыми рабочими уже беседовали, — добавил Репницкий. — Местный гражданский контингент в этой «стройке века» не участвовал. Кто-то вспомнил, что технику однажды забирали «люди в черном». Но точную дату не помнит. Возможно, в первой декаде февраля. Снова тупик, Павел Сергеевич.

— Вообще, смешно, — покачал головой Сенцов. — Огромный состав с тринадцатью вагонами, не считая паровоза, пропадает, словно ключи от квартиры, — причем на таком участке, где и пропасть-то негде…

— Вы только сейчас это поняли, товарищ майор? — удивился Репницкий.

Верест не сдавался. Ведь должно где-то вылезти…

— Вы встречались с гауляйтером накануне его исчезновения, господин генерал?

— Исчезновения? — удивился Майер. — Разве было исчезновение? Насколько знаю, это был официальный перевод в Берлин на вышестоящую должность…

— Но Леманн посчитал это слишком высокой честью и поспешил исчезнуть, — усмехнулся Павел.

— Да, примерно за неделю до этого я искал с ним встречи… — начал припоминать Майер. — Создалась критическая ситуация в северных районах города. Нам пришлось сместить линию обороны, солдаты и гражданские гибли сотнями. Оказался взорванным мост через Лею. Жители перебирались в центр на подручных средствах, тонули. Нас теснили к воде. В батальоне усиления СС, дислоцированном на Магбургштрассе, имелось все для налаживания понтонной переправы. Мы обращались к ним, но они отказывались предоставить технику без приказа гауляйтера. А с тем, как назло, отсутствовала связь. Я был зол, как черт, лично выехал в его особняк…

Звучало бредово, но именно в этом и состояла основа управленческого хаоса, приведшего к разгрому Германии. Много было факторов, повлиявших на крах рейха: стойкость и мужество советских солдат, суровая русская зима, бездорожье, резкое сокращение ошибок командования. Их не надо умалять. И все же основной фактор: рассогласованность действий. У немцев не было централизованного командования, в отличие от Красной армии. Пехота подчинялась штабу Сухопутных сил, люфтваффе — напрямую Герингу, ваффен СС — Гиммлеру. У танкистов было свое руководство, у флота — свое. Неразумно, но факт. Для движения родов войск требовалась директива «своего» командования. Последнее, как правило, сидело в Берлине. На начальном этапе войны, когда стремительно двигались на восток, с этим справлялись. Потом же это стало катастрофой, отнимало массу времени, влекло убийственные последствия. Временами доходило до абсурда. За роль «единого начальника» иногда хватался Гитлер — при этом демонстрировал поразительное незнание истинного положения на фронтах…

— Вы нашли гауляйтера, герр генерал? Он отдал нужный приказ?

— Да, и это была наша последняя с ним встреча… — От внимания не укрылось, как непроизвольно сжались кулаки генерала. — Мне пришлось ждать его больше часа, его не было дома, он снова ездил на встречу к своей пассии…

«Стоп!» — сверкнуло в голове.

— К какой еще пассии? — взволнованно спросил Павел.

— Не люблю я этих сплетен, грязного белья… — брезгливо поводил носом генерал, — но об этом люди перешептывались у него за спиной… Дело в том, что Леманн не был образцом строгой морали. У него была семья, дети, жена, о которых он заботился, но это не мешало ему иметь любовниц и навещать их в свободную минуту. Это была часть его натуры, понимаете? Не знаю уж, как и когда он сошелся с этой особой, называющей себя баронессой, не могу сказать о ней ничего плохого, кроме того, что она несколько старше нашего гауляйтера…

— Имя! — потребовал Верест.

— Избавьте, — сморщился генерал. — Баронесса Луиза Шлессер, вдова, так сказать. Замок Мезель. Почему вы об этом спрашиваете меня — боевого генерала? Поговорите с его горничной, вытрясите из нее всю правду об этой особе…

— И снова здравствуйте, фрау Кирхнер, — с ядовитой улыбкой поздоровался Павел. — Присаживайтесь.

Горничная стала белой, как известка. Ее вернули в комнату для допросов довольно быстро, засекли в ближайшей хлебной очереди. Она затравленно смотрела по сторонам, губы ее подрагивали.

— Я не понимаю, — прошептала она. — Мы уже говорили…

— Вот змеюка страшная… — в сердцах процедил Сенцов. — Прав ты был, Репницкий, нельзя такую оставлять на свободе…

— Садитесь и не оправдывайтесь, — приказал Павел. — Теперь рассчитываем услышать от вас только правду и ничего, кроме правды. В противном случае тюрьма на долгие годы станет вашим домом. Баронесса Луиза Шлессер. Все, что вам известно.

— Но я не думала, что это имеет значение… — стала выкручиваться горничная. — Конечно, я все расскажу, хотя господин гауляйтер запретил упоминать эту тему…

Похоже, Леманн был тот еще жук, своего не упускал. Баронесса Шлессер — вдова не очень богатого, но владевшего неплохим замком полковника люфтваффе — обладателя гордого титула. Барон попал в опалу, сгинул зимой 42-го в окрестностях Сталинграда. Вдова осталась. Проживала в замке Мезель, история которого весьма запутана. Замком владел некий промышленник, разорившийся в начале 30-х. Поместье приобрел кто-то из городской ратуши, потом оно досталось немецкому генералу от инфантерии, но и тот через год продал землю со всеми строениями, когда собрался переезжать в Берлин. Так что родовым для Шлессеров это поместье не являлось, но принадлежало семье на всех законных основаниях. Семья вела светский образ жизни, отмечалась на балах, пафосных партийных сборищах. Детей у Шлессеров не было, единственный сын умер еще в младенчестве, отчего супруга барона надолго погрузилась в меланхолию. В доме имелись слуги, сквер, доходные конюшни, на которых трудились покорные поляки, а потом и прочие остарбайтеры. С 42-го года, оставшись одна, баронесса прозябала в одиночестве. Доходы сократились, остались лишь старые денежные накопления и небольшие проценты по ценным бумагам. Луиза научилась управлять машиной, посещала детские приюты, где жертвовала сиротам тысячелетнего рейха небольшие суммы, посещала сельские школы с той же целью. Все это было, скорее, от скуки, чем от желания реализовать позывы к благотворительности. С годами она все реже швыряла деньгами. «Добропорядочной» Анне эта особа сразу не понравилась. А вот гауляйтера она чем-то зацепила. Она понятия не имеет, когда и где они познакомились, но страсть была нешуточной, во всяком случае, со стороны баронессы. Война не мешала, Леманн ловко совмещал свои похождения с поднятием духа вверенного ему населения. По мере развития осады встречаться становилось сложнее, но удавалось. Любовные амуры облегчались тем, что супруга с детьми находилась в Мюнхене… В апреле они уже не скрывались. Она могла приехать в Креслау, имея специальный пропуск, ждать Леманна у него дома, игнорируя осуждающие взгляды прислуги. Или он бросал вдруг все дела и устремлялся в Мезель…