Нина Фердинандовна опустила руку и не без самодовольства поглядела на то, что сверкало на ее шее.

– Миленькое? О да, – сказала жена наркома, и ее глаза замерцали. – Это «Алмазная гора».

Тася прикипела к месту.

Борис, который ничего не понимал в украшениях, кроме того, что они должны делать хорошеньких женщин еще красивее, заинтересовался.

– Покажите-ка, покажите… О! Замечательно, просто замечательно! Я думаю, мы должны снять эту гору в нашей фильме…

– Это и есть та самая «Алмазная гора», которая принадлежала Розенам? – пробормотала Тася, все еще не веря своим глазам. – Та, о которой до сих пор судачат в городе?

– Да, представьте себе, – с самодовольством подтвердила Нина Фердинандовна, касаясь пальцами драгоценной подвески. – Я ведь позаботилась все как следует разузнать о доме, где вы собирались снимать. Ходили слухи про какие-то подземные ходы, про то, что Розены спрятали там клад… Ну я и велела во время ремонта все как следует проверить. И что вы думаете – никаких подземных ходов не обнаружилось, зато в одной из комнат нашли искусно сделанный тайник, а в нем – шкатулку с драгоценностями. Большинство вещичек там было так себе, но вот эта… – Актриса загадочно улыбнулась, а Тася почувствовала себя совершенно несчастной.

Боже мой, ну почему одним – все, и влиятельный муж, и украшение невероятной красоты, и главные роли, и платья из Парижа, а ей – рахитичная дочь, непрактичный муж, за которым нужен глаз да глаз, и никаких тебе платьев или украшений…

Тася никогда не считала себя завистливой, но сейчас – сейчас она была готова заплакать от осознания своего унижения.

Чем, ну чем эта холеная самка с совиными глазами лучше нее?

– Значит, это украшение с историей? – рассеянно спросил Борис, и жена наркома рассказала ему то, что ей было известно об «Алмазной горе».

– Сколько же она стоит? – вырвалось у Таси.

Она тотчас же пожалела о своем вопросе, потому что Гриневская поглядела на нее с нескрываемой насмешкой.

– Дорого, я полагаю, – со смешком промолвила Нина Фердинандовна. – Но я вовсе не собираюсь ее продавать.

– Очень красиво, очень, – заметил Борис, разглядывая драгоценное украшение. – И вы в нем… – Он собирался сказать комплимент, но увидел выражение лица жены и решил воздержаться. – Я лучше ничего не скажу, – добавил режиссер с улыбкой.

Гриневская приподняла черные брови, явно ожидая продолжения.

– Вы чрезвычайно подходите друг другу, – наконец нашелся Борис.

– Ваш муж – настоящее сокровище, – протянула Нина Фердинандовна двусмысленным тоном, обращаясь к Тасе. – А сокровища надо беречь… Не позволяйте ему больше так легкомысленно распоряжаться собой. – Она поднялась с места. – Значит, с завтрашнего дня вместо вас какое-то время будут снимать Голлербах и Мельников?

– Да, – ответил Борис, – мне пока доктор не разрешает вставать с постели. Когда Володя не играет, он будет режиссировать, и наоборот – когда Миша не снимается, распоряжаться будет он. Разумеется, я дам им подробные указания…

– Даже не сомневаюсь, – уронила Нина Фердинандовна, усмехнувшись.

Она обменялась с режиссером и его женой еще несколькими незначительными репликами и направилась к выходу.

– Замечательная женщина, – сказал Борис, когда за Гриневской закрылась дверь.

– Ты думаешь? – мрачно спросила Тася, ожесточенно крутя в пальцах бахрому скатерти. – Между прочим, если она нашла клад, она должна сдать его государству. Хотя о чем я говорю – для тех, кто живет в Кремле, законы не писаны…

– Тася, – проговорил Борис после паузы, – иногда у меня такое впечатление, что ты ревнуешь… Ну как мне объяснить тебе, что она волнует меня только как актриса? И не только она, но и Лёка…

– Я? Ревную? – болезненно вскрикнула Тася. – Ты видел, какие меха она привезла на съемки? А платья, а украшения… «Алмазная гора», черт побери! Ты… ты хоть понимаешь… Какая ревность, – с раздражением промолвила она, встряхнув головой, – благодаря своему старому мужу она имеет все… понимаешь, все! А мы у нее в рабстве… Ну хорошо, мы все зависим от нее! Ведь если бы мадам не дала своего согласия, не было бы ни фильмы, ни Ялты, ни… ничего…

– При чем тут фильма, – с плохо сдерживаемым раздражением ответил Борис, – тебе просто жаль, что не ты носишь это чертово украшение…

– И это тоже! Тоже, представь себе!

Режиссер слабо усмехнулся.

– Боюсь, что даже если фильма пойдет по всей Европе, я все равно буду не в состоянии купить тебе «Алмазную гору»… – Он протянул Тасе руку, приглашая ее присесть на постель. – Малыш, разве ты забыла, что я сказал тебе когда-то? Я говорил, что буду любить тебя и без всяких украшений, такой, какая ты есть… К черту эти побрякушки, они все равно ничего не меняют в наших отношениях…

– Не меняют, – уже помягче ответила Тася, хлюпая носом. – Но… ты просто не представляешь, как мне иногда хочется… надеть что-то подобное… – И тут ей в голову пришла новая мысль. – А ведь она нарочно это сделала… Нарочно нацепила эту штуку и приехала сюда, чтобы… чтобы…

– Чтобы ты ей завидовала, – договорил за нее Борис. – А ты не завидуй. Вот не завидуй, и все. Подумай, что у нее за жизнь?

– Прекрасная жизнь! – Тася снова начала заводиться. – Уж получше, чем у многих…

– Внешне – да. Меха, украшения… ну вот то, что ты сказала. А вообще? Если вдуматься? Муж – старик, детей нет… И друзей наверняка нет тоже. Одни знакомые, которые ее терпят, пока им что-то от нее надо…

– Я должна ей сочувствовать? – проворчала Тася.

Но по тону жены Борис понял, что она уже начала остывать.

– Нет. Просто… ну… не забивай себе голову тем, что она носит… Не это в жизни важно. Послушай, я ей сказал, чтобы побыстрее проявили пленку… ну ту, где я упал… Мне кажется, что ее еще можно использовать в фильме… надо будет только немного подработать сюжет…

– Господи, – с отвращением воскликнула Тася, – ты не человек, ты… ты режиссер, и больше ничего! Что бы ни произошло, ты думаешь только о том, как это использовать в фильме… Боря! Боря, ну не смейся так! Боря, я обижусь! Ну вот, ты аж поперхнулся и теперь кашляешь… Ну честное слово, что такого я сказала? Никакого нет сладу с тобой, просто никакого!

После того как во время съемок Тася так грубо предала огласке затаенные чувства молодой актрисы, Лёка была уверена, что ей придется очень тяжело. На деле же вышло иначе.

Если Бориса Винтера в съемочной группе скорее любили – за увлеченность, за искренность, за храбрость, – то к Тасе отношение было отчасти пренебрежительное, отчасти настороженное.