В буфетной было много ларей. У стены стоял шкаф с засовом в виде железного стержня. Этот шкаф открывала только графиня.

В комнате для игр полагалось собираться каждую неделю. В присутствии Винки, одетой всегда в белое платье, графиня поучала девиц. Только те из них, кто следовал ее правилам и заповедям, могли оставаться в замке. Мужчины ничего не должны были об этом знать. Девушкам не позволялось упоминать об этих встречах.

В своей же комнате Розалия Ранц казалась себе какой-то чужой, поскольку была предоставлена самой себе. У нее возникало чувство, что она меньше, чем есть на самом деле. Она не смела и думать о том, что может понравиться какому-нибудь мужчине. Над ее комнатой находилась комната князя. Несмотря на могучие своды, Розалия часто слышала глухой звук его шагов.

Всяк живущий в замке живет для замка.

Комната охватывала Розалию Ранц подобно тесному обручу. Этот круг был заключен в более широкие круги. И каждому она принадлежала по-своему. После всякого пассажа, состоящего из нескольких связных фраз, графиня касалась белого платья фройляйн Винки и улыбалась. Фройляйн, говорила она, попала в замок еще ребенком и осталась им до сей поры. Она, графиня, воспитала ее так, как была воспитана сама. Графиня сызмала следовала заветам родителей и заповедям духовных сестер, а фройляйн — ее заповедям.

Сама она, еще будучи во Франции, научилась у своих духовных сестер молчанию и там познала науку закрывать глаза и забывать тело. Прежде всего вырабатывалось особое отношение к собственной голове. Она поняла, что не может видеть своей головы и, стоя перед зеркалом, была убеждена в том, что какая-то голова приставлена к какому-то другому телу. В зеркале она видела другое существо. Она избавилась от необходимости носить в себе собственное тело как представление, пусть даже лишь ту часть его, которую видишь. Она достигала этого тем, что представленное именно таким образом тело заставляла ходить по дорогам и лужайкам, как движутся тела других, сама не являясь телом. Для нее всегда было счастьем коснуться чьего-нибудь тела, ибо она не ощущала себя одновременно касающейся и касаемой. И поскольку это казалось ей большим преимуществом, она потратила немало усилий, чтобы отучить себя от ощущения касаемости. Таким образом, к ней уже нельзя было прикоснуться, и это помогло ей избежать определенных опасностей.

Когда она закрывала глаза, все вокруг исчезало, если и другие закрывали свои глаза, она чувствовала себя свободной и почти воздушной. Все это особенно удавалось ей, когда она носила белое платье.

Однажды графиня привела в комнату детских игр Винки некоего мужчину. С рябым лицом. Он был очень низок ростом и тощ. Глубоко запавшими глазами он буравил служанок. Как только он присел, графиня приказала девушкам закрыть глаза и обнажить руку выше локтя. Когда они сделали это, графиня объяснила, насколько недопустимо ложное отождествление тела с собственным «Я». Сейчас им сделают инъекцию в плечо, которая убережет их от зол, нетерпимых для нее здесь, в этом замке. Эта инъекция должна оказать определенное влияние и на тела. «Я» принадлежит замку и тому всеобщему, к которому она, графиня, приготовляет воспитуемых. Девушки избавлены от заботы об «Я». Даже она в этом отношении полагалась на заботу сестер. То, что они называют своим «Я», когда приходят к ней и говорят: Я хочу то-то или не хочу того-то, «есть воображение силы», способной к воображению. Они не исключение, все такие. Они должны доверить ей упорядочение того, что пробуждается в них как желание, желаемое и вожделенное. Только в том случае, если они будут полагаться на ее помощь, она объяснит им, что надлежит девушкам понимать под словом «Ты». Если же они этого не поймут, ничего страшного, ибо им может помочь уже то, что они слушают. Ни одна из них не должна переступать границы того, к чему тяготеет, будучи ее, графини, «Я», и помышлять о чем-либо чуждом, недозволенном и ею никогда не упоминаемом.

Надо также отказаться от убеждения, что им необходимо чем-либо владеть. Их имущество составляет лишь то, что дает им она.

Даже стремление к обладанию — пустая мечта. Надо научиться ожиданию грядущего, не надеясь на то, что оно непременно наступит. А коль скоро в них возродится желание, то это будет не чем иным, как скоропалительной попыткой зацепиться за нечто эфемерное и не поддающееся определению. Она возведет над ними кров, дабы на них не свалилось ничего ненужного.

«Ты» — всего лишь то, что они видят. А то, чем могло бы быть «Ты», есть чужедальняя сторона, которую даже она не может толком постичь. Когда она вернулась с чужбины домой, она не могла осмыслить, что есть чужая, а что родная сторона, она лишь испытывала ужас, стоя между обеими.

Глубокая пропасть разделяет представления, возникающие в девичьих головах, и тем, что девушки собой представляют. Она видит их иначе, чем они видят себя, ибо в самом строгом смысле они себя вовсе не видят. А потому им следует также закрыть глаза, дабы не видеть все, что касается их тела, и предстать ее взору, как только оба — «Я» и тело укоренятся в мире представлений графини. Ничей больше взгляд не должен их касаться, иначе их будет столько, сколько взглядов на них брошено. И, на свою беду, они могут выпасть из всеобщего единства и раздробиться на тысячи осколков, а этого она не пожелала бы ни одной девушке.

— Я вижу вас так, как хочу вас видеть, — сказала графиня, — и нелепо думать, что вы якобы не зависите от этого.

В то время, когда графиня произносила свою речь, девушки едва ли замечали, что с ними происходит. Они почувствовали только легкую колющую боль в плече и слышали звук переливаемой из сосуда в сосуд жидкости Они слышали также звякающие удары металла по стеклу, шуршание ваты и дыхание мужчины, бесцеремонно прикасавшегося к их рукам выше локтя.

Графиня разрешила им открыть глаза. Винки спустила рукав своего белого платья и застегнула пуговицу.

Мужчина встал, уложил в саквояж свои приборы и поклонился графине. Когда он вышел, графиня воскликнула вслед: «Дотторе! Дотторе!»

Розалию Ранц разбудил колокол на башне замка. Было еще рано, в комнате чуть рассеялся мрак. Розалия Ранц надевает белое платье. В полдень девушкам предстояло молиться у гроба фройляйн Винки. Прощание с покойницей происходило на втором этаже виллы. Она лежала в белом гробу, усыпанная камелиями, которые Цёлестин принес из оранжереи. Мертвое лицо безмятежно, руки сложены на груди. Когда Розалия Ранц переступила порог, девушки уже были возле гроба. Они преклонив колена стояли на разостланных вышитых платочках.

Рядом с гробом в кресле сидела графиня. Руки лежали на красных бархатных подлокотниках, ладонь к ладони.

По другую сторону гроба на обитой голубым бархатом скамеечке для молитв стояли на коленях две дамы, с которыми Винки делила покои виллы. Букли обеих дам сияли лоском свежей укладки. Бархатки были черные, как и у графини, а платья белые.

Графиня же одета в черное.

К стене прислонена белая крышка гроба, вот и все, что было в комнате. Графиня велела вынести мебель и утварь. На стенах, с которых сняли картины, выделялись темные прямоугольники.