– Давай внесем свою лепту в эту историю, – сказал я девушке и вызвал наряд полиции. Объяснил диспетчеру по телефону, что группа странных граждан пытается снести недавно установленное в соответствии с выданным ордером заборное ограждение, чем может нанести крупный ущерб очень хорошей организации с очень странным названием.

Прошло полчаса. Никто так и не приехал. Ни полиция, ни милиция, ни казаки. Депутат, вскоре свернул свою деятельность и, сев в машину, укатил. Почти сразу за ним ретировалось и телевидение. Начали расходиться и граждане. Одни сбивались в группки по два-три человека, другие отступали в одиночку. Через сорок минут у ворот осталось всего трое: мужички подшофе завершали бутылочку чего-то прозрачного. Я подошел к воротам, глядя на плакат, который приколотили к забору. «Руки прочь от сквера», написали на нем синим маркером. Мужики внимательно посмотрели на меня. Один из них, крупный, с добрым красным лицом, спросил, кивнув на пластиковую бутыль на земле:

– Будешь?

– Что это? – спросил я, переместив взгляд с плаката на бутылку.

– Максимка.

Я не знал, что такое «Максимка», но догадывался – что-то не очень полезное. Вежливо отказался и проник на стройплощадку. Махмуд вылез из вагончика и кивнул мне.

– Ты один? – спросил я.

– Не, – ответил тот. – Брат там спит…

– А Петр Михайлович где?

– Не знаю. Он начальник, а не я. Он мне не отчитывается.

– Приедет – скажи, пусть начинает строить. Хватит ждать. Понял?

– Да, начальник, конечно. Только он не приедет.

– Почему это? – удивился я.

– Он к Рапунцель этой своей укатил, волосатой…

– Подожди. Ты же только что мне сказал, что не знаешь, где он…

– Соврал.

– Зачем?

– Не знаю.

– А может, ты и сейчас врешь?

– Не. Сейчас не вру.

– Он трезвый хоть?

– Да не, какой трезвый? Ты эту Рапунцель-то видел, начальник? Какая уж там трезвость…

– Ладно. Ты хоть не сваливай никуда. Смотри, чтобы забор не сняли, а то видишь, какой народ активный…

– Да уж, начальник…

Мужики так и сидели рядом с воротами, а рядом с ними возникла полицейская «девятка». С пассажирского кресла на мужчин сурово смотрел молодой парень, похоже, лейтенант. Когда я вышел из ворот, он перевел взгляд на меня и спросил так же сурово:

– Ты вызывал?

– Да, – вырвалось у меня. – Только вчера еще… У вас скорость перемещения, похоже, полностью соответствует скорости мышления…

И заставил себя замолчать, понимая, что такой разговор может закончиться в КПЗ. Мне повезло: парень расслышал не всю мою реплику:

– Чего? – спросил он, еще больше нахмурившись.

– Не, товарищ лейтенант, – развернул я ситуацию. – Ни в коем случае. Это не я.

– А чего здесь было, не знаешь? Мужики говорят, митинг какой-то… – парень снова посмотрел на мужичков.

– Да, митинг был, – сказал я. – Депутат даже какой-то выступал…

– Чего им надо?

– А фиг его знает, товарищ лейтенант. Мужики? – я перевел внимание полицейского на выпивох. – Чего им надо то было?

Ответил краснолицый:

– Не знаю. Не понял пока. Но завтра они снова придут. И я приду. И обязательно разберусь.

– И я приду, – заявил другой мужик, в черной кожаной куртке, чуть испачканной коричневой краской.

Лейтенант плюнул на асфальт и прорычал сквозь зубы сидящему за рулем товарищу:

– Поехали, Димыч, тут бред какой-то…

И они укатили, взвизгнув стертой резиной. Я же продолжал пытать мужичков:

– И завтра придете?

– Да. Светка по косарю дает.

Я включил режим видео на смартфоне, прижал его к правой ноге и направил на краснолицего:

– Светка – это та, что в пуховике ходит?

– Не, – отвечал мужчина, – в пуховике – Валя. Ты точно не хочешь выпить?

Я помотал головой, а он продолжил, разливая остатки жидкости по пластиковым стаканам:

– По косарю – нормально. Сегодня вон по пятихатке дала, а завтра, говорит, остаток даст, если придем. Но мы не сильно-то запариваемся. Тем, кто горлопанит, она больше дает. А мы с утра горлопанить не можем. Сейчас еще вот куда ни шло… Но, видишь, разошлись все… А то можно было бы. Хотя…

Я отключил режим видео и незаметно засунул телефон в карман. К разговору присоединился третий мужчина, по виду – интеллигентный алкоголик, в очках и старом потертом плаще, и первые его слова сразу же заставили меня вновь извлечь телефон. Он сказал:

– А Берюшко – слышали, как распалился? Депутат?

– Знаете его? – спросил я. – Что за гусь?

– Работал в местном каком-то совете. На Петроградке, что ли… А в прошлый созыв в законодательное собрание влез… Видимо, хочет остаться. В сентябре выборы… Сейчас все себе висты зарабатывают, кто как может…

– Понятно. – Я выключил видео. – Мужики, посидите здесь до утра, не пускайте к воротам эту хмарь депутатскую.

Я шутил, но ребята восприняли это серьезно. Краснолицый ответил:

– Какие вопросы. Финансируй.

И только интеллигентик забурчал:

– Не… Ночи еще холодные, а у меня плащ дырявый… Пошли лучше к Вальке Серому, он звал…

Краснолицый улыбнулся, как будто вспомнил что-то очень-очень приятное.

– Точно! А я и забыл, что звал! Не, в другой раз… – посмотрел он на меня.

– Ладно, мужики, – ответил я, – в другой так в другой. Берегите себя.

Отошел от импровизированного пикника, вернулся и спросил то, что не давало мне покоя в последнее время:

– Мужики, у меня подружка тут спрашивает, что такое любовь. Насмотрелась каких-то киношек модных и пристает теперь. Что скажете? Есть ответ?

– Конечно, – ответил краснолицый, улыбаясь. – Финансируй.

Но тут на него заорал интеллигент:

– Ты что, Кант, проститутка какая? За любовь – деньги… Видишь, парня приперло.

И ответил мне быстро и четко, как будто и не было в нем огромного количества «Максимки»:

– Свобода. По мне так любовь – это свобода. Свобода внутри. Свобода снаружи. Когда над тобой не стоит дядька с палкой. Это любовь.

Кант зарычал медведем, не согласившись, а я начал отступать, понимая, что разжег похоже некий извечный спор с открытым пока финалом. И двинулся в центр.

Пятничные, финишно-недельные посиделки планировались в ирландском пабе, на Восстания, и я, приехав туда раньше других – в пять, заказал темного пива и вяленую оленину и расслабленно уставился в экран на стене, где два взрослых импозантных дядьки играли в снукер. Я начал всматриваться в действо, и, конечно же, как только немного вник в ситуацию, в паб ввалилась Остахова. Захохотала.