В общем, не понимая как, она тем не менее точно знала, что ей обязательно будет очень плохо, промедли она хоть мгновение. А потому поспешила уволиться и не получила вслед ни напутствия, ни хотя бы прощальных слов ни от Клары, ни от остальных сотрудников.

Только Дастин, который сам, впрочем, как-то резко обмяк и постарел после первого же грандиозного успеха целителя на экране, сказал ей, перед тем как она извлекла последнюю личную вещичку из ящиков своего бывшего стола:

– Ты правильно делаешь. Горжусь. Надеюсь, будешь счастлива.

– И вы бы уходили, дядя Дастин, – предложила Кирочка.

– Некуда мне, – нахохлился он.

– И мне некуда. Да это не беда. Куда – найдется, главное – откуда.

– Мне другой судьбы уж не построить, – покачал головой ответственный за техническое обслуживание студии. – Я, можно сказать, родился среди этих проводов, среди них и умирать буду.

– Умирать-то пока не надо.

– Да и мне не хотелось бы.

Вот и все. Весь короткий разговор.

Только Кирочка почему-то мысленно часто к нему возвращалась и начинала тревожиться, а не умер ли уже Дастин на самом деле. Не запутался ли среди кабелей, как среди хищных змей, которые вышли из подчинения заклинателя и поспешили впрыснуть ему в порядке мести весь накопившийся яд.

Тем более что там все подчинялось теперь другому заклинателю – очень красивому, но страшному человеку, принявшему присягу верности уже почти от всех жителей страны.

Кирочка и сама не понимала, откуда у нее брались силы оставаться инакомыслящей. Ведь раньше она не замечала за собой ни какой-то особенной воли, ни твердости характера. И все же к многомиллионной толпе алчущих чуда она упорно не желала присоединяться.

И в чудеса не верила, несмотря на их явную, тысячи раз продемонстрированную мощь.

«Врет он, – говорила она себе (вслух разве такое скажешь?). – Не чудеса это, а что-то другое. Не может такой человек чудеса творить».

Опять же, почему не может? Ну откуда ей знать почему? А только не может, и все.

Ценой этого упорства стала ее новая социальная позиция.

Во-первых, у нее не осталось друзей. Не то чтобы раньше их было много, но, по крайней мере, она находила компанию, с которой можно было обсудить стихи, надежды, забавные вещицы и забавные истории.

Теперь в любой разговор неизбежно и нагло встревала одна и та же тема: пророк, посланник Небес, Сын Божий – человек в темном, однажды встреченный лично ею в коридорах перед студией и снабженный микрофоном.

Говорить о нем ей уж точно не хотелось – вот и осталась одна.

По той же причине ей оказалось очень сложным найти работу. Ведь в любой конторе, в любом офисе, на любом производстве и за любым магазинным прилавком обсуждалось то же самое: в обеденный перерыв, в перекур, а то и постоянно, с короткими передышками на дыхание.

Ну и кроме того, она еще так и не получила порядкового номера, а без него на приличную работу было не устроиться.

В этом смысле пункт сбора утильсырья оказался идеальным местом. Спокойным, надежным, принадлежащим только ей и лишь время от времени впускавшим внутрь людей низкого социального ранга – именно то, что надо. Ведь они-то не стремились обсудить с ней или друг с другом очередное пролившееся с экранов и растекшееся по стране чудо. Потому что для себя они уже никаких чудес не ждали, а ждали грошей – на хлеб и чай или на что-нибудь погорячее.

Это было прекрасное сообщество. А самое славное, что она многих из них знала по именам.

По именам – не по номерам, потому что они слишком мало заботились о своем имидже в глазах государства, чтобы пойти в паспортный стол и внести в компьютер числовые соответствия своим никчемным, а потому и невостребованным персонам.

Кирочке это нравилось.

Так же как ей нравилась ее татуировка, которую она сделала в салоне неподалеку: просто шла мимо и вдруг решила заглянуть, потому что потянуло. И там ждала ее совершенно правильная птица, которая так уютно примостилась на ее плече и оживала при каждом ее движении.

И парень, который сделал ей татуировку, тоже был славный.

Его тоже обделили номером. А может, не обделили вовсе, но он просто не желал его использовать, а потому оставался просто Ником. Три буквы, будто сыгранные на тимпане.

Иногда они вместе обедали. Она угощала его горячим какао из маленького термоса, а он делился с ней квашеной капустой, которую изготовлял сам – с неменьшим мастерством, чем рисунки на человеческой коже.

А еще благодаря удобному расположению пункта сбора утильсырья – возле самого рынка у нее наконец-то появился настоящий друг. Он работал по соседству – в ветхом магазинчике, чью вывеску дожди и ветры выдубили добела. Теперь с большим трудом угадывалось, что там написано «Старая книга».

Хозяйничал в этой лавке не менее ветхий и не менее выдубленный годами старик, согбенный, но бодрый, в доисторических очках с дужкой, заклеенной пластырем, но с чрезвычайно живыми глазами за стеклами.

Он называл ее Кирочкой, а она его Ключником. Так у них уже давно повелось, с тех самых пор, когда они встретились впервые.

– Вы за моей лавкой не последите пять минут? – попросила его тогда Кирочка, молодым вихрем ворвавшаяся в эту обитель бумажного тлена. – У меня тут человек рассеянный деньги забыл, надо бы догнать, а запираться не хочу. Замки пудовые, пока с ними справлюсь – уже не догоню.

– Я послежу, – пообещал старик и вышел следом за нею, замерев на пороге, практически общем для их торговых точек.

– Вот спасибо! – сказала она, вернувшись. – Догнала, деньги отдала. Выручили.

– Не за что! Всегда пожалуйста. Еще понадоблюсь – заходи, не стесняйся.

В тот же день, заперев свою лавку, она увидела, что у соседа еще горит свет.

– Вот зашла на огонек, – сказала она и с любопытством уставилась на выцветшие корешки книг, заполнивших множество полок, от пола до потолка. – А что, неужели их кто-то еще читает?

– Почему бы нет? – ответил старик вопросом на вопрос.

– Так все же в интернете есть. И просто, и быстро, и места не занимает, и сумку не оттягивает.

– Старые книги – это что-то другое, – сказал старик. – С ними мудреешь больше. Даже один их запах может сделать тебя другим человеком, еще до того, как ты начнешь знакомиться с содержанием.

– Мне иногда старые книги в утиль сдают, на переработку бумаги.

При этих Кирочкиных словах старик дернулся, как будто ему сделали больно.

– Пожалуйста, я очень тебя прошу, – взмолился он. – Приноси их сначала мне. Я тебе платить за них буду. Только не отправляй сразу в переработку – вдруг что редкое, ценное попадется. Ведь такие книги убивать нельзя!

– Хорошо, буду приносить, – сразу согласилась она, и старик вздохнул с облегчением: