– Петя, ты чего это вздумал мне рассказывать о своих гулянках в Вольске?

– Да ты что такое говоришь?! – зашипел на нее Шубин. – Какие гулянки? Я все к чему веду-то? Максим Перов, это имя тебе ни о чем не говорит?

– Ну, знала я одного Максима Перова, он же наш, местный. Потом он уехал на заработки, куда-то на Север.

– Вот именно! Это и есть как раз наш Максим. И эта гостиница – его! А я стою на ресепшен, оформляюсь, и тут чувствую – на меня кто-то смотрит. Поворачиваюсь, стоит мужик молодой, улыбается. «Что, Дементьевич, – говорит, – не узнаешь?» – «Макс?» – спрашиваю. «Да, я». Ну, он пригласил меня в бар и так угостил… так угостил, мама не горюй! Мы с ним долго говорили. Всех наших вспомнили, он и про Надю твою спросил, и тут до меня дошло: а ведь Надька-то твоя с Бузыгиным познакомилась как раз на свадьбе этого Макса.

– Точно! – оживилась Лера и уж сама плеснула себе и гостю перцовочки. – И?..

– Понимаешь, мне Макса словно сам Бог послал! С кем бы я еще так хорошо про этого Виталия поговорил? Он же сразу после этого случая и уехал на свой Север. Может, испугался, а может, просто так совпало.

– Не томи уже, Петя!

В стену постучали.

– Господи, да это же Родя! Совсем заговорилась тут с тобой!

Лера вскочила и бросилась в спальню. Откинула одеяло и принялась отлеплять банки от спины Родиона. Все делала молча, в ожидании его упреков. И вдруг услышала:

– А знаешь, ничего так, даже приятно… ты мне сухим полотенцем потри те места, где банки были…

Лера, обрадовавшись, что Родя на нее не сердится, успокоилась. Надо же, совсем забыла про мужика! И все из-за Дементьевича, тянет кота за хвост, не может сразу взять и все рассказать. И выпить ему подай, и закусить, и на грудь ему, видите ли, хочется посмотреть. Нахальный страшно! Знает, что они с Родей живут душа в душу, а все так и норовит признаться в своих чувствах и, главное, в желаниях. Хотя, с другой стороны, приятно, когда мужчина обращает на тебя внимание, пусть даже и таким грубоватым, вульгарным способом.

– Петя у нас, – сказала она, подавая Родиону фланелевую рубашку и штаны. – Он ждет тебя, составишь ему компанию?

– Почему бы и нет? Тем более что я и отсюда его голос слышал. Ворковали с ним, как голубки, – по-доброму усмехнулся Родион. – Ладно-ладно, я не ревную. Знаю я его, не может мимо женщины пройти…

– Он мне как раз что-то важное собирался рассказать о Максиме Перове, помнишь такого? У него на свадьбе Наденька моя с этим иродом Бузыгиным познакомилась.

– Понятно…

– О, Родион! Рад тебя видеть! – Петр Дементьевич встал ему навстречу. Щеки его раскраснелись, губы жирно блестели. – Ты уж извиняй, что тебя не дождался, уж больно замерз, на улице-то какой мороз!

– И я рад тебя видеть, Петя.

Лера суетилась, ухаживая за Родионом. Поставила перед ним прибор, рюмочку.

– Картошку будешь, Родя?

– Все буду. Так что там про Макса-то?

– А… Ты уже в курсе. Понятно. Как что? Все же думали, что Бузыгин в тюрьме все эти годы сидел, а он, кажется, помер еще тогда, в 2001-м…

– Как это? – Лера опустилась на стул. – Ты же сам сказал, что его в прошлом году выпустили…

– Значит, это его однофамилец. Или же Перов что-то путает. Но он так уверенно это сказал, удивился еще, что мне об этом ничего не известно.

– Может, надо проверить? – спросила Лера. – Чего ему умирать-то, вроде молодой совсем был…

– Я проверю, проверю, – сказал Петр.

– А что Надя? Что-нибудь узнали? – спросил Родион. – Лера не успела его предупредить, чтобы он никому не рассказывал про ее исчезновение.

– А что Надя? С ней все в порядке! – поспешила уверить Петра Лера, глазами стреляя в проговорившегося Родиона.

Петр Дементьевич замер с вилкой в руке. Мясистый сочный кусок груздя соскользнул в тарелку.

– Лера, ты не темни… Что опять с Надей? Ты думаешь, я ничего не понял и начал заниматься твоим вопросом только лишь из-за твоего дурного сна о Бузыгине? Ты же серьезная женщина…

– Да пропала она! – выпалила Лера, прикрыв рот рукой, словно слова вылетели против ее воли.

– Я думал, ты знаешь, – нахмурился Родион, протягивая ему рюмку, чтобы чокнуться.

– Вот елы-палы! И когда она пропала?

– Два дня уже!

И Лера, всхлипнув, рассказала ему все, что знала об исчезновении внучки.

– И ты подумала, что она снова с Бузыгиным? – покачал головой участковый.

– Ну да! Только ты, пожалуйста, никому ничего не говори. Мы ведь ничего не знаем… Просто я предположила. Понимаешь, Надя сейчас замужем, у нее маленькие дети, ну не могла она вот так взять и бросить все и всех! Значит, или что-то серьезное произошло, или же она снова… потеряла голову… Уф, не знаю уже, что и думать!

– Но если верить Перову, то Бузыгина нет в живых!

– Ты же сам говоришь, что надо проверить. Петя, проверь! Если его, как ты говоришь, нет в живых, значит, еще хуже… Может, с ней действительно случилось что-то ужасное… Борис-то ее, сам знаешь, следователь, может, ее похитили?

И Лера с чувством перекрестилась.

Уж как не хотела она, чтобы ее связали с делом о смерти старика Гольдмана, все равно расспрашивали, записали ее в свидетели и, пока поезд ехал до Адлера, просто замучили вопросами: кто ехал в соседнем купе? Кого она видела? Что заметила? Не знакома ли была с Гольдманами?

Главным было вести себя естественно. Показать, что она в шоке, что напугана, – все-таки труп за стенкой. Да, она видела молодую женщину, но та выглядела спокойной и своим поведением не вызывала подозрений. Если удавалось, Надя сама пыталась задавать вопросы, делала вид, что она имела на это полное право: ведь она ехала в вагоне, где, предположительно, было совершено убийство. Тема убийства была основной, иначе, если он умер естественной смертью, зачем было его жене исчезать?

Насторожил полицейских и резкий запах чеснока в купе с мертвецом, предположили, что старый еврей был отравлен котлетами, в которые намеренно положили много чеснока. К тому же, что не менее важно, в багаже не обнаружили денег, а это указывало на то, что жена сбежала с ними.

Надя, чтобы сбить с толку полицейских, высказала предположение, что сбежавшая Евгения Гольдман – дочка или даже внучка старика. Но из разговора поняла, что представители железнодорожной полиции связались с саратовской полицией и пробили Женю. Жена. Очень молодая.

Мужики в форме успели даже высказаться на этот счет, осудили ее, почти приговорили, решив, что она убийца. Значит, правильно Женя решила сбежать. Уж если чужие думают о ней как о корыстной девице, преступнице, то что уж говорить о тех, кто явился бы на похороны уже дома, в Саратове. Да они бы заклеймили ее позором, повесили бы на нее всех собак! И даже если бы она сама, по своей воле отказалась от своей доли наследства, всему миру представили бы это таким образом, словно этот факт явился результатом судебного разбирательства, не иначе. Вываляли бы имя Жени в грязи, выгнали бы из дома с позором.