Из задумчивости его вывел голос Халафа, разговаривающего с Валибой. Они старались не обращать внимания на юношу, но время от времени, не удержавшись, поглядывали на него. Увидев, что Хасан смотрит в их сторону, Халаф сказал:

— Ну, слава Богу, ты очнулся, а я думал, что придется звать лекаря отворять тебе кровь. Не думай ни о чем, лучше займемся выбором имени для тебя. Тебя ведь знают уже повсюду в Басре под именем Абу Али, но разве это имя для поэта! Сколько в Басре и в других городах людей, которых зовут Абу Али! Надо выбрать такое имя, чтобы тебя можно было отличить из тысяч! Мы ведь с тобой оба йеменских племен, наши предки были царями и сыновьями царей еще тогда, когда эти надутые потомки Аднана поклонялись барану с золочеными рогами и не могли отличить правое от левого и ног от хвоста!

Валиба прервал Халафа:

— Пусть Абу Али выберет себе имя одного из йеменских царей. Расскажи нам о них!

— Ну что же, — задумчиво погладил бороду Халаф, — о йеменских владыках есть что рассказать. Вот, например, Зу Язан, могущественный царь, прославившийся битвами с эфиопами. Я могу рассказать о нем или о его сыне Сайфе, о котором сложено множество легенд и преданий, или о Зу Нувасе, «огненном царе», о чьей жестокости передавали известия из поколения в поколение.

— Расскажи о нем, — прервал Халафа Хасан — ему понравилось звучание имени царя, в этом имени было что-то певучее и торжественное.

— Хорошо, сынок, слушай, я буду говорить так, как слышал от одного из сказителей Бану Химьяр, некогда великого племени, породившего Зу Нуваса, а ныне прозябающего в ничтожестве. Но сказано ведь:

Не верь времени, даже если оно спрятало зубы и когти,

Настанет пора — и оно вонзит их в тебя.

Царь Зу Нувас был великим воителем и отличался доблестью и пылким нравом. Не раз обнажал он клинок против исконных врагов — эфиопов, высаживающих свои полчища на берегах Острова арабов, не раз поражал их предводителей. Цари великого Ирана, враги эфиопов, старались заслужить его дружбу и посылали ему богатые подарки — чистокровных коней, выращенных в Мавераннахре, золотые и серебряные чеканные чаши, кольчуги, кольца которых были сплетены так мелко, что напоминали глаза муравьев. Но эфиопы захватили город Неджран, жители которого были христианами, как и эфиопы, и укрепились там. Царь Зу Нувас собрал химьяритов и осадил город, обещая жителям помилование, если они изгонят чужеземцев. Когда же люди Неджрана отказались выдать единоверцев, Зу Нувас выкопал вокруг города глубокий ров, наполнил его хворостом и поджег. Огненное кольцо охватило Неджран, и в жарком огне сгорели и горожане, и их чужеземные друзья, а Зу Нуваса прозвали с тех пор «огненным царем» в память пламени, поглотившем этот город.

— Зу Нувас… — задумчиво сказал Хасан. — А если мне назваться Абу Нувасом? Такого имени не было еще ни у одного из поэтов. К тому же этот царь — йеменский герой, и мне не стыдно называться его именем. Правда, он был жесток, но кто из воинов и царей не проявляет жестокости? Даже сам пророк приказал перебить всех мужчин в селениях Фадах и Хайбар, которые не хотели сдаться добром. Слышишь, Халаф, я выбираю себе имя Абу Нувас. Когда будешь говорить о моих стихах, называй всегда только это имя.

Увидев, как оживился Хасан, Халаф и Валиба переглянулись.

— Новое имя — новая жизнь, — сказал Валиба. — Бог даст, с ним к тебе придет счастье и удача, как неизменно удачлив был царь Зу Нувас, один из твоих предков.

Халаф позвал невольника и приказал приготовить комнату для гостей. Хасан и его учитель решили пожить у него несколько дней. Когда они ушли, Халаф приказал подать бумагу, калам и чернильницу и написал Мухаммеду ас-Сакафи, своему старому другу, обедневшему, но влиятельному любителю поэзии, который не раз принимал у себя Хасана и Валибу: «Хвала Аллаху, Господу миров, Создателю и Зиждителю, у Которого нет подобия и товарища». А затем: «На пиру, устроенном Акифом аль-Иджли, напыщенным глупцом, полагающим себя знатоком науки и красноречия, известный тебе поэт Абу Али Хасан Басрийский, принявший ныне имя Абу Нувас, не получив вознаграждения за свои прекраснейшие стихи, сложил сатиру на хозяина. Клянусь Аллахом, это остроумнейшая насмешка, и если бы не недостаток времени, я написал бы их тебе в этом письме, чтобы позабавить тебя. Но сейчас я прошу тебя отвести беду от поэта, которого стерегут рабы Акифа. Твоего слова будет достаточно, чтобы удержать этого глупца аль-Иджли от необдуманных поступков. Следует также напомнить ему, что стихи Абу Нуваса стали известны Абу Муазу, отозвавшемуся о них с одобрением и осведомившему о них повелителя правоверных. Привет тебе».

Написав письмо, Халаф посыпал его из песочницы просеянным белым песком, свернул, связал толстой шерстяной ниткой, на концы ее накапал сургуча, растопленного на свече, и запечатал своим перстнем. Только когда невольник, сунув в рукав запечатанное письмо, ушел, Халаф немного успокоился. Он очень любил Хасана, своего одноплеменника, в жилах которого текла благородная кровь йеменитов, считал его самым талантливым из всех нынешних молодых поэтов и часто прощал дерзости. Если бы Халаф мог, он избавил бы Хасана от всех мелочных забот и огорчений, но он сам был беден и не мог спасти молодого поэта даже от палок рабов Иджли. «Хасану надо уехать из Басры, — думал он. — Басра стала захолустной окраиной. Ему надо в Багдад, где кипит жизнь, где он найдет и достойных соперников, и друзей. Впрочем, друзей будет немного: зависть не оставляет места дружбе».

В доме Халафа спокойно, ничто не тревожит гостей, будто они отгорожены от света. На третий день хозяин успокаивает Хасана — все улажено. Иджли, конечно, не забыл оскорбления, но после заступничества Мухаммеда побоится трогать поэта. Теперь им можно оставить его дом.

— Пойдем к Болотам, — предлагает Хасан.

Болота — в предместье Басры. Правда, там немного пахнет терпкой камышовой гнилью: но когда дует береговой ветер, прохладнее места в городе не найти. Сюда не добирается запах боен, только скользят по зеленой воде маленькие челноки «озерных арабов», живущих на островках среди финиковых пальм. Горожане любят тут отдыхать, и в праздничные дни на Болотах можно увидеть немало лодок. В них сидят щеголи в туго затянутых кафтанах и высоких шапках, обмотанных чалмой из тонкой индийской ткани, певицы в прозрачных покрывалах. Дюжие гребцы налегают на весла, обдавая брызгами проплывающие мимо лодки. Начинается шум и брань, гребцы изощряются в придумывании знаменитых басрийских ругательств.

Но сегодня не праздничный день, и Хасан надеется, что сможет отдохнуть. Как узники, выпущенные из тюрьмы, медленно идут они с Валибой по улицам. Дует береговой ветер. На великой реке Шатт аль-араб волны легко подбрасывают суда и лодчонки, белые паруса выгнулись, будто надутые щеки ветра, камыши качаются тонким станом, словно танцовщицы на пиру. Все это помимо воли Хасана запечатлевается у него в глазах, будит воспоминания, и слова еще не сложенных стихов пляшут на языке, как лодки на воде.

Все ближе подходят они к Болотам. Но настроение Хасана вдруг портится.