9. Прежде чем заняться котлетным фаршем, не забудь поставить бачок с горячей водой для спасения замёрзших пальцев.

10. Не доверяй солить первое помощникам. Опыт показывает: они легко путают соль с лимонной кислотой или содой.

11. Не поддавайся искушению поручить заготовку продуктов на завтрак дежурному по лагерю. Не потакай безответственному расточительству.

12. Повесив оттаивать замёрзшие буханки хлеба, не забывай о них, иначе шишка на голове обеспечена.

13. Не жалей сахара для компота, ибо он, как поцелуй, должен быть не только горячим, но и сладким.

14. Уходя из камбуза, потуши свет и выключи газ, если не хочешь получить нагоняй.

18 ноября

– Ну и холодина сегодня, – сказал Гудкович, растирая застывшие пальцы над газовым пламенем. – На минуту снял рукавицы, чтобы записать метеоданные, и руки в момент замёрзли. Думал, отморозил.

– Подумаешь, удивил ты нас морозом, – сказал из-за занавески Дмитриев, – зато уже четыре дня как тишь да гладь да божья благодать. Ни подвижек, ни торошений, и вообще никаких происшествий.

Типун ему на язык. Среди ночи я проснулся от каких-то странных толчков. «Неужели Санька накаркал и начались подвижки?» – подумал я, высунувшись из спального мешка. И тут мой взгляд упал на странную фигуру, стоявшую на коленях у моей койки. При мутном свете лампочки я даже не сразу понял, что это Миша Комаров.

– Ты это что, Семёныч? – испуганно спросил я, мгновенно проснувшись.

Закрываясь от порывистого ветра, мы буквально ползком добрались до комаровской палатки. Михаил, кряхтя и стеная, забрался в спальный мешок, а я зажёг обе горелки и, повозившись с паяльной лампой, запустил её на полную мощь. Уложив своего пациента на живот, я принялся осторожно ощупывать его поясницу. Мышцы были сильно напряжены, и каждое прикосновение причиняло острую боль. Комаров охал, скрипел зубами, но стоически выдержал осмотр.

– Ну, старик, – сказал я успокаивающим тоном, – у тебя радикулит. Ты раньше-то болел им?

– Он, проклятый, меня с войны мучает. Но так сильно ещё никогда не прихватывало.

– Ладно, потерпи малость. Сейчас приготовлю грелку, сделаю растирание, примешь лекарство, отлежишься и через тройку дней будешь как огурчик.

– Да ты что, доктор? У меня работы навалом. Некогда мне разлёживаться.

– Ты лежи да помалкивай, – строго сказал я, – а не то Сомову пожалуюсь.

Поставив на плитку чайник, я сбегал за лекарствами в свою палатку. Пока вода нагревалась, я вылил на ладонь густую, желтоватую, остро пахнувшую смесь из скипидара, камфары и хлороформа и принялся растирать комаровскую поясницу. Когда процедура была закончена, я залил кипятком грелку, положил её на поясницу и обернул широким шерстяным шарфом.

– Ну вот, порядок. Теперь прими таблетки и постарайся заснуть.

Когда Комаров задремал, я отправился на камбуз. Восемь пар глаз уставились на меня с безмолвным вопросом.

– Что там с Комаровым приключилось? – спросил озабоченно Сомов.

– Радикулит, – коротко ответил я.

– Эка невидаль! Самая что ни на есть арктическая хворь, – сказал Курко, потирая поясницу.

– И геморрой тоже, – заявил Дмитриев тоном знатока.

– Во всём ты у нас, Саня, разбираешься, – заметил, усмехнувшись, Миляев. – Что в авиации, что в медицине.

Миляевский комментарий к заявлению Саши всех развеселил. Сразу с лиц присутствующих исчезло настороженное выражение.

– И надолго Комаров слёг? – спросил Никитин.

– Думаю, на недельку. Отлежится, и всё будет в порядке.

– Лиха беда начало, – буркнул Курко.

Костя как в воду смотрел. Днём я то и дело забегал проведать моего больного. Дело явно пошло на поправку. Боли в пояснице поутихли, и он попросил принести что-нибудь «пожевать».

Но, как говорится, беда не приходит одна. Вечером занемог Яковлев. Правда, температура оказалась всего 37,5˚, но кто его знает, как потечёт заболевание в условиях нашей жизни. Гурий хрипло кашляет, ругается на чём свет стоит, но ложиться в постель не желает.

С прогнозом болезни Комарова я явно промахнулся. Он, ворча и покряхтывая, явился на ужин в кают-компанию.

– Михал Михалыч, всё в порядке, – заявил Комаров, – могу завтра идти на аэродром.

От моих возмущённых требований немедленно отправляться в постель он только отмахнулся.

– Ну чего ты, Виталий, гоношишься? Чего мне сделается? Заживёт как на собаке.

В этом был весь Комаров, с его пренебрежением к медицине, жаждой деятельности и неистощимым трудолюбием.

19 ноября

Все жители лагеря в волнении: исчез Ропак. Вот уже вторые сутки, как от него ни слуху ни духу. Заблудился ли он в торосах, попал в трещину, встретился с медведем или схватился с Торосом, пустившимся в бега? Саша Дмитриев места себе не находит. Он, прихватив Зяму, уже несколько раз обшарил все окрестности лагеря в поисках собаки. Но безрезультатно.

И вдруг сегодня, когда мы уже забрались в спальные мешки, откидная дверца приподнялась и в палатку протиснулся Ропак. Но Боже мой, в каком виде! Отощавший, со свалявшейся шерстью, с незажившими царапинами на морде. Помедлив, он, прихрамывая, направился к Сашиной койке и, став на задние лапы, положил передние ему на грудь.

– Ропачок, милый, нашёлся, – со слезами в голосе пробормотал Дмитриев, обнимая собаку. – Кто же тебя так ухайдакал, бедняга?

Ропак лизнул Сашу в нос, опустил лапы на пол и поприветствовал меня с Зямой лёгким повизгиванием. Постояв немного, он подошёл к газовой плитке, растянулся на полу, положил голову на вытянутые лапы и тяжело вздохнул, как смертельно усталый человек.

До чего же красив наш Ропак! Стройный, мускулистый, с настороженными ушами, вытянутой мордой, украшенной большими карими глазами, в которых светится недюжинный, хотя и совершенно собачий ум. Пёс ужасно обидчив, и стоит прикрикнуть на него, как он опускает голову и медленным шагом покидает палатку.

22 ноября

Курко ворвался на камбуз с криком:

– Доктор, скорей! Жора Щетинин помирает.

Я нахлобучил шапку и в одном свитере помчался к радиостанции. У входа в палатку стояли Гудкович и Петров, поддерживая под мышки обмякшее тело Щетинина.

Из раскрытой настежь двери валили белые клубы: это тёплый палаточный воздух, мгновенно охлаждаясь, превращался в пар. К моему приходу палатка успела достаточно проветриться, и Щетинина внесли внутрь, бережно уложили на койку. Он был без сознания. На белом как мел лице выделялись обведённые тёмными кругами запавшие глаза. Из посиневших губ вырывалось хриплое дыхание. Я пощупал пульс: 120 ударов в минуту.

Все признаки указывали на острое отравление окисью углерода. Не теряя времени, я зажал ему пальцами нос и, прижавшись губами к его полуоткрытому рту, сделал сильный выдох. Потом, дав ему самостоятельно выдохнуть, повторил эту процедуру ещё несколько раз.

Пока я делал искусственное дыхание, Дмитриев сбегал в палатку за ящиком скорой помощи и, следуя моим указаниям, поставил на плитку стерилизатор, наполнил