собой и в то же время стал всем: и мерным дыханием пустыни, и разливающейся небесной синевой, мельчайшей песчинкой и громадным воздушным простором, и каждым ударом бьющихся людских сердец, нашедших временный покой в этом океане песка.

Протяжный надрывный звук нахально вклинился в наше со светилами общение. Я попытался отмахнуться от нарушающего магию негармоничного звучания. Но звук все усиливался, захватывая мое сознание. Вспышка раздражения окончательно развеяла мистический морок, и я осознал: кричат люди. Надрывные, обжигающие болью вопли доносились из разных концов лагеря.

— Хасан! — я вскочил на ноги, озираясь по сторонам. — Хватит спать, что-то случилось!

Дядя не ответил.

Крики множились, набирали силу, сплетаясь в холодящий душу вой. И тут грянули барабаны. Дум-ду-дум, дум-ду-дум — разрывали ночь резкие быстрые удары, и это был отнюдь не сигнал сбора. Тревога!

Я метнулся к палатке Хасана и отдернул полог. Пусто. Ватный матрас да небрежно брошенное одеяло были единственными обитателями.

Как заведенный я начал метаться по стоянке в поисках дяди, не в силах поверить, что это не очередной из его дурацких розыгрышей. И лишь обшарив все кусты и перевернув все тюки, я осознал: Хасана здесь нет. Отчаяние постучало меня по плечу. Не в силах сдерживаться, я завопил:

— Хаса-а-а-а-ан! Хасан-ама-а-аки-и-и!

Не дожидаясь ответа, я побежал к центру лагеря, где располагались колодцы и бассейны. Может, Хасан ушел за водой, и я перехвачу его по пути.

Вынырнув из кустарника, я замер, повинуясь внутреннему чутью. И тут же мимо, в шаге от меня, пронесся верблюд, оглашая ночь жалобным ревом. Животное оказалось лишь первой ласточкой. Следом, чуть отставая, хаотичной оравой галопировали его собратья. Напуганные верблюды, не разбирая дороги, неслись прямо на палатки паломников. Позади и по бокам стаи с улюлюканьем не отставали всадники на лошадях, не давая животным разбегаться в разные стороны. Я пригляделся: длинные свободные плащи, платки-куфии на головах, в руках копья, коими всадники подгоняли верблюдов. «Бедуины!»

Затаившись, я пропустил мимо шумную процессию и продолжил путь. Слева, откуда прибежали верблюды, творилось нечто невообразимое. Полыхали навесы и палатки, в панике метались паломники, сталкиваясь друг с другом, крича и ругаясь. А меж ними разъезжали бедуины, хватая добычу, топча копытами нерасторопных и изредка отмахиваясь саблями от особо ретивых. Источники с водой находились как раз позади участка, подвергшегося наскоку кочевников, и я не раздумывая бросился вперед. Вдруг Хасан тоже попал в переделку?

Повернув направо, чтобы миновать сердцевину столпотворения и избежать внимания бедуинов, я перебегал от куста к палатке, от палатки к брошенным мешкам. Сердце отчаянно бухало в груди, мысли носились всполошенными птицами, но тело словно жило отдельно от моих чувств, шаг за шагом приближая меня к цели.

Я уже различал проступающий из темноты силуэт сардоба. Вокруг почти не было народа, основная толпа после нападения бедуинов ринулась в противоположную сторону. Оставалось лишь преодолеть открытую площадку, залитую пламенем горевших палаток — и я у заветного входа. Еще раз оглядевшись, я побежал через освещенный участок.

Но передо мной, словно шайтан, выскочил всадник. Лошадь гарцевала, преграждая путь, а рука бедуина уже тянулась в мою сторону. Но я крепко ухватил эту руку и резко вывернул ее в сторону — кочевник вылетел из седла и, пролетев добрых пять локтей, тяжело бухнулся оземь. Да так и остался лежать. Я в недоумении переводил взгляд с бездыханного мужчины на свои руки и обратно, пытаясь понять, что произошло. Тело снова среагировало быстрее мысли и само все сделало. Как тогда, в Баланжое... Но откуда, Всевидящий, я это умею?! Кто я, разрази меня гром?..

Сзади раздался топот. Я мгновенно среагировал и обернулся. Три бедуина застыли, впившись в меня глазами. Один из них изумленно вскрикнул, указывая на поверженного товарища. И тут же двое оставшихся рванули ко мне, на скаку поднимая копья. Но мое тело само собой отклонилось в сторону, и копье просвистело на волосок от шеи. А я, не теряя времени и решив не испытывать удачу повторно, сбежал от них.

Огибая пылающие палатки, я то и дело натыкался на человеческие тела, застывшие в лужах крови. Рядом со многими валялось оружие, а чьи-то омертвевшие руки так и не выпустили саблю. Здесь паломники оказали бедуинам сопротивление: среди трупов попадались и тела в куфиях. Некоторые завалились в огонь и воздух наполнился тошнотворным смрадом горящей плоти. Сдерживая рвотные позывы, я плутал в этом адском лабиринте, пока не вышел к невысокому заграждению из сырого кирпича. В нескольких шагах слева открывался провал входа и я, не думая, нырнул в него.

Прислонившись к холодной поверхности, я прислушался: преследователи, слава Аллаху, потеряли меня. Немного отдышавшись, я направился к бассейну, видневшемуся чуть поодаль. Здесь было не так светло, как в лагере, но редкие факелы, установленные в специальных подставках, разгоняли мрак. Перегнувшись через бортик, чтобы зачерпнуть воды, я так и застыл, не донеся руку до поверхности. Прямо подо мной в воде покачивалось тело. Взглянув на лицо мертвеца, я невольно вскрикнул и отпрянул назад: широко распахнутые, застывшие в неестественном покое, на меня смотрели глаза Хасана.

Примечания

[1] Умм аль-Кура — мать всех селений, одно из имен Мекки.

[2] Хауфа — узел, в который сворачивали в дорогу ватные матрасы.

[3] Табиб (тюрк.) — врач, лекарь.

Глава 7

598-й год Хиджры

Возле еще теплящегося очага на бисате[1], скрестив ноги, сидел человек. Он держал в руках четки из черного агата. Они обвивали его длинные пальцы словно неведомая змея. Взгляд, спокойный и всеобъемлющий, был устремлен куда-то за горизонт. Крупный прямой нос и пышная с проседью борода придавали облику незнакомца благородный и величественный вид. Белоснежный тюрбан и такого же цвета просторный плащ, казалось, светились в густой темноте.

За пределами светового пятна, отбрасываемого очагом, притаились два просторных шатра. Слабое тепло догорающих углей было бессильно перед подступающим холодом пустыни, но мужчину это не беспокоило.

«Преславен Аллах», — пальцы прошли полный круг, перебрав все тридцать три бусины.

«Хвала Аллаху», — следующий круг замкнулся.

«Велик Аллах», — прозвучала завершающая формула.

Мысль, сердце и тело действовали в едином порыве, словно безупречно отлаженный механизм. Священные имена сами рождались внутри него, минуя усилия