– Спасибо, Антенор. Я подумаю.

Гектор опустил голову так, что золотая грива ахиллова шлема упала ему на грудь и, повернувшись, направился к лестнице. Сотни глаз сверху и снизу были обращены на него, но он ни на кого не смотрел.

– Пусть откроют ворота и внесут мертвых, – на ходу приказал герой страже.

– Значит не поедем за Ахиллом? – уже в спину ему рявкнул Эней. – Так ему это и сойдет?

– Да, Эней, – через плечо бросил Гектор. – У тебя было довольно времени, чтобы выйти к нему, но ты этого не сделал и, скорее всего, поступил умно. Я тоже хочу быть умным, хотя бы потому, что одну глупость сегодня уже сделал. Расставь-ка лучше стражу по местам – не то чуть не весь караул топчется над Скейскими воротами, а вся остальная стена осталась без охраны. Ступай!

– О чем они говорят? Ты не слышал?

– Только отдельные фразы. Они примирились. Ахилл уверяет, что будет сражаться, покуда не перебьет всех троянцев и не разрушит Трою, а Агамемнон обещает ему лучшую часть добычи и, конечно, клянется, что сегодня же вернет эту самую Брисеиду, чтоб у нее хвост на лбу вырос!

– Представляю ее с хвостом на лбу... Разве она виновата в ссоре базилевсов, Антилох? Будь же справедлив! Вся ее вина лишь в том, что у нее – круглое, хорошенькое личико, белые-белые зубки и точеная шейка. Я бы тоже от нее не отказался, но, само собою, не стал бы из-за нее ссориться с Ахиллом.

Этот разговор вели между собою, сидя на самом берегу, в тени одного из ахейских кораблей, два воина: тот самый юноша Антилох, что накануне принес Ахиллу известие о гибели Патрокла, и базилевс итакийцев Одиссей.

Антилох был самым молодым из участников осады: ему только что исполнилось двадцать, и в сражениях он участвовал лишь последние четыре года. Его привез сюда отец – родственник и близкий друг царя Пелея, мудрый Нестор. Нестор слыл среди ахейцев не только знатоком и укротителем коней, но и прекрасным стрелком из лука, а также лучшим из лучших возничих. Ему теперь было уже за шестьдесят, но на колеснице он не знал себе равных, нисколько не стыдясь править лошадьми, хотя и был царской крови. Впрочем, у ахейцев царский колесничий пользовался не меньшим почетом, чем, скажем, у египтян. В бою Нестор обычно правил колесницей Ахилла – молодой базилевс знал и очень ценил и его твердую руку, и его абсолютное спокойствие среди самой отчаянной схватки.

Антилоха Нестор привез в Троаду девятилетним мальчиком и растил из него воина, обучая всему, что умел сам. Юноша, высокий, крепкий, прекрасно развитый, обещал вскоре превратиться в могучего мужчину, и Нестор, давно овдовевший и не имевший других детей, любил его всеми силами души. Впрочем, Антилоха, с его добродушным и веселым нравом, любили многие.

Одиссея среди ахейцев звали не иначе, как «хитроумным Одиссеем», и он оправдал это прозвище не однажды и не дважды. Тонкий, острый и пронзительный ум этого царя не раз помогал решать сложные вопросы, нередко у Одиссея спрашивали совета другие базилевсы, когда почемулибо оказывались в затруднении, и он обычно находил выход.

Ему было тридцать шесть лет, и он был в расцвете сил и воинского искусства. Обычно люди настолько изощренного и изворотливого ума редко обладают могучими мускулами. Но к вождю итакийцев это не относилось: Одиссей уступал во всем войске Агамемнона только двоим – Ахиллу и Аяксу Теламониду. Он не был таким великаном, как эти двое, но в его поджаром теле, литых плечах, в его упругих мышцах заключалась невероятная мощь.

Лицо итакийца, загорелое и обветренное, было бы красиво, если бы не некоторая резкость и сухость черт. Тонкое, почти острое, обрамленное вьющимися каштановыми волосами и короткой бородой, оно было очень подвижно, однако Одиссей следил за собою – выражение лица никогда не выдавало ни его мыслей, ни его состояния. Только в глазах – серых, глубоких, пронзительных и насмешливых – внимательный взгляд всегда прочитал бы куда больше, чем хотелось их обладателю, поэтому он приучил себя часто опускать голову и смотреть вниз.

Антилох только что пришел из микенского лагеря, где состоялось примирение Агамемнона и Ахилла. Неподалеку, на берегу моря, в это время сооружался погребальный костер: ахейцам предстояло проститься с бесстрашным Патроклом Менетидом.

– Как Ахилл? – спросил задумчиво Одиссей, вертя в пальцах круглую гальку, – Удалось ему овладеть собой?

– С виду он спокоен, – мрачнея, ответил Антилох. – Он весь как окаменевший... И я не знаю, что хуже. Вчера, когда он бился и рыдал над телом Патрокла, мы боялись, что он помешается. Я даже его за руки схватил и держал, чтобы он не вздумал проткнуть себя мечом.

– А то ты его удержал бы! – усмехнулся Одиссей. – Видел я это все, ты можешь мне не рассказывать, я ведь тоже был в его шатре – мы с Диомедом и привезли тело Патрокла. Отчасти, может быть, и хорошо, что Ахилл вел себя так бурно: боль вырвалась наружу и не сожгла его изнутри. Нет, он не сойдет с ума – ум у него ясный и очень твердый, я-то его знаю хорошо. Но трудно сказать, что будет дальше.

– Одиссей, Антилох, вы здесь?

Голос донесся из-за корабля, в тени которого они сидели. И через несколько мгновений они увидели воина-микенца, вероятно, посланного за ними Агамемноном.

– Костер готов, и все уже собрались, – сказал воин, кланяясь. – Почтенный Нестор сказал, что ты, Антилох, отправился сюда за благородным Одиссеем.

– Так оно и было, – Одиссей встал, отряхивая с ног и хитона крошево мелкой гальки. – Это я задержал его расспросами. Мы идем.

Погребальный костер был сложен неподалеку от морского берега, поблизости от того места, где в бухту вдавалась насыпь бывшей троянской гавани. Смолистые кедровые бревна, уложенные крест-накрест, в несколько ярусов, были густо переложены ветвями лиственницы и вяза, полосками сухой коры и пучками мха, которым предстояло, быстро разгоревшись, воспламенить основную массу костра. Сверху были положены бычьи и козьи шкуры, поверх – несколько тонких дорогих покрывал, а на них, в чистом белом хитоне, с ногами, прикрытыми пушистой шкурой волка, лежал Патрокл. Его лицо, запрокинутое к совершенно безоблачному в этот день небу, казалось не просто спокойным – оно было по-детски безмятежно, и на побледневшей коже ярче проступали беспечные веселые веснушки.

Вокруг костра стояли все ахейские цари и все воины-мирмидонцы. Пришли попрощаться с героем и многие воины из других лагерей – за долгие годы осады Патрокл никому не внушил неприязни, никого не оттолкнул от себя обидой или оскорблением. Его высокая мужская дружба с Ахиллом внушала всем уважение, а отчаянная смелость, доходящая до безрассудства и так невероятно сочетавшаяся с его наивной мягкостью и добротою, вызывала только восхищение. Странно, но ему никто не завидовал...

Ахилл был ближе всех к костру. Он опустился возле него на колени, прижавшись лбом к сухому дереву, и плакал, глухо и мучительно, ни на кого не глядя и никого не стыдясь. Его прекрасные волосы, прежде волнами падавшие на плечи, были теперь коротко обрезаны. Герой положил их срезанные пряди на костер, рядом с телом друга. За его спиной стояли, опустив голову, царь Саламина Аякс Теламонид, огромный и могучий богатырь, в своих мощных доспехах похожий на башню, и царь Аргоса Диомед, высокий сорокалетний красавец, с густой копной светлых волос и рыжеватой бородой.