— Но если я буду там, меня застукают тоже, а ежели нет, поймут, что я-то и выдал всех.

— Ну что вы, сударь, не столь же мы недогадливы. Естественно, мы приняли эти соображения в расчет. Как мы увидим, и вправду Бьянко имел свой расчет. Но незаурядной расчетливостью отличался и Симонини. Как следует выслушав предлагавшийся ему план, он истребовал своеобразное награждение. Каких Симонини хотел для себя королевских щедрот — он охотно рассказал кавалеру.

— Видите ли, кавалер Бьянко. Нотариус Ребауденго порядочно раз совершил незаконные действия, прежде чем меня наняли в его контору. Довольно будет указать два или три подобных случая, учитывая, что у меня в распоряжении нужная документация, не ущемляющая, господи упаси, ни одного по-настоящему важного лица. По части тех, кто с оных пор естественным образом скончался. Я передам все обвинительные материалы от неподписавшегося доброжелателя, через ваше любезное посредничество, в судебное ведомство. Их, безусловно, с лихвою хватит, чтобы нотариусу предъявили обвинение в регулярном подделывании официальных актов и на этом бы основании заключили под стражу на такое число лет, за которое природа самостоятельно закончит жизненный круг. Не очень надолго, полагаю, учитывая здоровье старикана.

— И тут…

— И тут, как нотариус окажется в заключении, я извлеку договор, подписанный за несколько дней перед его арестом, откуда будет явствовать, что, выплатив последний пай за покупку, я окончательно вступаю во владение юридической конторой и превращаюсь в ее собственника. Что до внесенного мною капитала, все ведь думают, будто я получил наследство от деда. Единственный, кто знает, что это не так, — Ребауденго.

— Интересно, — сказал Бьянко на это. — Но судья обязательно спросит, где же эти выплаченные деньги.

— Ребауденго не доверяет банкам и держит деньги в сейфе в конторе. Я умею открывать сейф. Ребауденго, вероятно, думает, что если он возится с сейфом отвернувшись, то я не могу подглядеть, что он там крутит. Служители закона, получив донос, отыщут способ как-то вскрыть описанный сейф и убедятся, что в нем пусто. Я покажу на разбирательстве, что предложение приобрести контору от Ребауденго поступило довольно неожиданно. И что я сам несказанно удивился, услышав, какую низкую цену он назначает, свидетельствующую, что он с чего-то внезапно останавливает все дела. И недаром: при осмотре конторы обнаружится, вдобавок к опустелому сейфу, еще и пепел невесть каких сожженных бумаг, а в ящике письменного стола — письменное подтверждение заказанной комнаты в гостинице в Неаполе. По всему этому можно будет понять, что Ребауденго зачуял, что закон идет за ним по пятам. И решил замести следы и улепетнуть под крылышко к Бурбонам. Чтобы там проесть вывезенный загодя капитал.

— Но на суде, когда ему предъявят показания насчет будто бы заключенной купчей, он станет все отрицать…

— Пусть отрицает сколько угодно, не станет же судья ему верить.

— Да, очень тонкий план. Вы мне нравитесь, адвокат. Вы хитрей, целеустремленней и решительней Ребауденго. И в вас больше, как бы это сказать, эклектичности. Хорошо, вы устройте нам этих карбонариев, а мы вам устроим Ребауденго. Арест карбонариев был не труднее детской игры, хотя мальчики были безыскусственными фантазерами, а карбонариями — лишь в самых пылких своих снах. Симоне загодя, сначала из простого бахвальства, прикидываясь, будто воспроизводит заветы героического отца, рассказывал какие-то байки о карбонариях, все больше которые нашептал ему падре Бергамаски. Иезуит в свое время предостерегал юношу о кознях карбонариев, масонов, мадзинианцев, республиканцев и переодетых патриотами иудеев, которые, чтобы укрыться от полиций целого мира, прикидываются продавцами угля и встречаются в укромных местах под предлогом совершения торговли.

— Все карбонарии подчиняются Высшей Венте. Туда входит сорок членов, преимущественно — ужасно сознавать это — из вельможной римской знати. С прибавлением, разумеется, еврейства. Начальника зовут Нубиус, он родовит, он растлен как вся каторга вместе взятая, однако благодаря своему имени и богатству он занимает в Риме положение выше всяческих подозрений. Из Парижа Буонарроти, генерал Лафайет и Сен-Симон обращаются к нему за решениями, как к дельфийскому оракулу. И из Мюнхена, и из Дрездена, и из Берлина, и из Вены, и из Петербурга начальники главных вент, Чарнер, Хейман, Якоби, Ходзко, Ливен, Муравьев, Штраус, Паллавичини, Дристен, Бем, Батиани, Оппенгейм, Клаус и Каролус обращались, чтобы он наставил их на верный путь. Нубиус правил Высшей Вентой до 1844 года, покуда не был отравлен аква-тофаной. Не думай, будто его отравили мы, иезуиты. Мы придерживаемся мнения, что Нубиуса убил Мадзини, который желал и ныне желает занять место во главе всего карбонарского движения, опираясь на иудеев. Преемником Нубиуса ныне является Малый Тигр, это еврей, он продолжает дело Нубиуса, повсеместно старается подстрекать своих неприятелей на мученичество. Однако состав и местоположение Высшей Венты — тайна. Все это остается тайной для всех отдельных лож, которые лишь получают директивы и побуждения. И даже те самые сорок членов Высшей Венты не знают и никогда не знали, откуда поступают к ним приказы для передачи или для действия. А потом говорят, что иезуиты в рабстве у начальников! Это карбонарии в рабстве у начальника, укрывающегося от взглядов! Может быть — у Великого Старца, который помыкает всею подпольною Европой…

Симоне вообразил себе Нубиуса как героя. Как что-то вроде мужского аналога Бабетты д’Интерлакен. И, переделывая в эпос то, что у отца Бергамаски было готической новеллой, Симонини зачаровывал рассказами друзей-студентов. Не добавляя, скажем, ту мелочь, что Нубиус уже умер.

Войдя во вкус, однажды он показал письмо, составить которое ему не стоило труда: якобы Нубиус призывал к немедленному восстанию во всем Пьемонте, в каждом отдельном городе. Тому кружку, где верховодил Симоне, отводилась опасная и соблазнительная роль. Им предлагалось тайно собраться в определенный день во дворе трактира «Золотой рак», найти там уже приготовленные сабли и ружья, найти четыре телеги со старыми мебелями и матрасами, пригнать их на угол улицы Барбару и построить там баррикаду, перегородив проход на Замковую площадь. После этого ждать дальнейших директив.

Ничто не могло удачней воспламенить души двадцати молокососов. Они действительно сошлись утром на заднем дворе обжорки и обнаружили в старых бочках обещанную амуницию. Пока они оглядывались, ища телеги со старым хламом и даже не думая заряжать ружья, во дворик влетело не менее пятидесяти жандармов с палашами наголо. Бессильные оказать самомалейшее сопротивление, юнцы немедленно сдались, у них отобрали оружие, их выгнали на улицу и развернули лицом к стене по обе стороны въездных ворот. «Руки вверх, всем молчать!» — гаркнул одетый в штатское платье самый нахмуренный из арестовывавших.

Заговорщики стояли как попало. Тем не менее жандармы пихнули Симоне на место на самом краю шеренги, на углу переулка. Дождавшись мгновения, когда они замешкались, поскольку их подозвал начальник, Симоне шепнул что-то ближнему товарищу. Снова взгляд на охранников — они далеко, — и Симоне с приятелем прыжком бросаются за угол и припускаются бежать во весь дух. — Побег! К оружию! — раздается у них за спиной. Слышен топот жандармов и крик: преследователи грохочут по той же улице. Симоне слышит, как прогремело два выстрела. Один из них ранил его друга. Симоне не задавался вопросом, смертельная ли рана или нет. Он уповал на то, что второй выстрел будет пущен, как они договаривались, в воздух.