– Но почему он так подумал?

Николь взмахнула рукой, как бы говоря, что это не важно.

– Я не могу тебе сказать, но мы оба согласились на эту выдумку, каждый по своим причинам. Шарлотта, что мне делать?

Шарлотта тихо засмеялась.

– О, извини, дорогая. Я знаю, это совсем не смешно. Но как я могу тебе что-нибудь посоветовать, если я не поняла ничего из того, что ты тут наговорила!

– Но ты все равно не станешь требовать, чтобы я все тебе рассказала, не так ли? Вот этим-то мы с тобой и различаемся. Если бы Раф сказал тебе, что, пока не может все тебе сказать, ты бы не стала приставать к нему с расспросами, если бы он заверил тебя, что с ним ничего не случится. Ты бы просто ждала, когда он сочтет возможным рассказать тебе, что хотел. А я не такая. Мне просто не терпится поскорее все самой узнать. Кто-то будто подталкивает меня всюду совать свой нос и разнюхивать, пока я не удостоверюсь, что узнала все, что нужно, потому что, возможно, я смогу… Нет, не возможно, а наверняка я придумаю что-нибудь более подходящее, понимаешь, или какой-нибудь более легкий способ… Господи, я не знаю, как это объяснить!

– Но, Николь, я тебя отлично понимаю. Тебе необходимо владеть ситуацией, самой распоряжаться своей судьбой и даже судьбой других. С самого раннего детства вы с Лидией никогда не знали, будете ли вы жить с мамой в Уиллоубрук, или она сплавит вас в Ашерст-Холл, где вас приютят как бедных родственниц, потому что она в очередной раз вышла замуж и не хочет, чтобы дети мешали ее семейному счастью. Бывало, только вы возвратитесь домой и успокоитесь, как у вас появляется новый отчим, который принимается хозяйничать в Уиллоубрук, все больше разоряя поместье и загоняя вас в долги. Рафа тоже глубоко возмущало это чувство бессилия что-либо изменить.

– А вот Лидию никогда. Она всегда спокойно принимала все изменения в нашей жизни, – со вздохом сказала Николь. – И старалась найти в новом положении что-то хорошее.

– Ты так думаешь, Николь? Право, не знаю… Мне Лидия представляется куколкой, которая беззаботно спит в своем коконе, но однажды она появится из него в облике прекрасной бабочки и взлетит в небо, поразив всех нас.

Шмыгнув носом, Николь улыбнулась.

– Хотелось бы мне так думать. Когда капитан погиб на войне, я боялась, что она тоже умрет.

– Дело в том, что Фитц был ее первой любовью, с ее стороны это было просто сильное увлечение, хотя она этого не осознает, пока не полюбит уже как женщина, а не юная девочка. Думаю, с Фитцем она была бы счастлива. Я знаю, он ее очень любил. Однако смогла бы она с ним летать или хотя бы расправить крылышки? Я не уверена. Но однажды кто-нибудь разбудит ее, и мы удивимся, как высоко она способна воспарить.

– Это было бы замечательно!

– Конечно! Точно так же, как я жду того дня, когда наконец ты сбросишь с себя кольчугу, которую так долго носишь, и позволишь своему сердцу раскрыться. Раскрыться для радости и для боли, для жизни – такой, какая она есть, а не такой, какой ты ее себе представляешь. И с того знаменательного дня ты перестанешь метаться в поисках того, что, как тебе кажется, ты упускаешь в своей жизни. А пока? Не знаю, Николь, что тебе сказать. Могу только посоветовать довериться своему сердцу, пусть оно решает, что хорошо, а что плохо.

– А если сердце говорит мне, что нельзя просто сидеть на месте и ждать, ничего не делать и только надеяться на лучшее? Если сердце говорит мне, что это означает все потерять?

Шарлотта долго смотрела на нее. Дрова догорали, и угли с тихим шорохом сыпались сквозь каминную решетку.

– А ты больше похожа на Рафа, чем мне казалось. Ты стремишься к своей цели, пренебрегая последствиями. Когда твоему брату кажется, что я что-то утаиваю от него, он не отстает, пока я не расскажу ему все, что решила не открывать никому на свете. Но он это делает, Николь, из любви ко мне и желания помочь. А не просто для удовлетворения своего любопытства.

Николь снова сглотнула слезы. Эдак она скоро превратится в настоящую плаксу. Она попыталась найти ответ, но произнесла только:

– Он так меня злит!

– Да, ты уже говорила. А теперь тебе нужно понять, в чем тут причина. Согласна?

Лукас, заснувший только перед рассветом, в семь уже вынужден был встать. Он подумал, не отправить ли Николь записку с просьбой отложить прогулку, но это было бы неучтиво: она наверняка успела позавтракать, одеться и теперь ждет, когда он заедет за ней на Гросвенор-сквер.

Красивая гнедая кобыла под дамским седлом срывала на груме свое нетерпение, когда Лукас прибыл на четырехлетнем черном жеребце, отличающемся капризным норовом, которого он приобрел неделю назад на аукционе чистокровных лошадей «Таттер-соллс», где проигравшийся в карты сэр Генри Уоллес распродавал свою конюшню. За ним следовал верхом его грум.

Жеребец носил грозную кличку Гром и как будто понимал ее смысл – он немедленно попытался завязать знакомство с кобылой, словно желая проверить, кто здесь хозяин – конь или наездник.

И, разумеется – ибо в последнее время все оборачивалось против Лукаса, – Гром проявил свой норов именно в тот момент, когда из дверей Ашерст-Мэннор появилась Николь.

Лукасу все-таки удалось обуздать лошадь, но лишь после того, как Гром еще раз встал на дыбы и закружился на месте, словно красуясь перед кобылой.

Когда один из здешних грумов отряхнул от пыли и подал Лукасу его шляпу, Николь крикнула:

– Я могу попросить, чтобы для вас оседлали Дейзи, Лидину кобылу, если вам трудно справляться с этим красавчиком. Дейзи смирная кобыла, она и мухи не обидит.

Грум, ожидавший благодарности за свою услугу, фыркнул от смеха и отступил назад, поняв, что чаевых ему не видать.

– Вы слишком добры, леди Николь, – поблагодарил Лукас, глядя, как она с грацией олененка спускается по мраморной лестнице.

– Нет, что вы, я вовсе не добрая. Просто я люблю посмеяться, – ответила она, подойдя к жеребцу с морковкой в руке, затянутой в перчатку. – Какой он большой! Как его зовут?

– Гром и Молния, – неохотно назвал Лукас полное имя жеребца. – Я познакомился с ним только на прошлой неделе и с тех пор пытаюсь придумать ему более симпатичную кличку.

– Хорошо бы. Бедняга! Ну, иди сюда, мой красавчик!

Она протянула ему ладонь, на которой лежала морковка, и Гром осторожно взял ее губами, поразив грума Бэсингстока, которого он только вчера здорово куснул. Затем она погладила его по лбу, украшенному белой звездочкой, а несносный жеребец благодарно уткнулся ей мордой в шею.

Бедная кобыла жалобно заржала.

– О, да ты ревнуешь, Джульетта? У меня и для тебя найдется морковка. Но пока только одна, если тебе действительно хочется как следует размяться.

Она угостила кобылу, потом вдела обутую в сапог ножку в стремя, которое держал ее грум, и легко взлетела в седло.