Следующим сайтом стала «Минерва» — международный альманах, специализирующийся на искусстве античных времен и археологии. Гутман был соавтором небольшой статьи, посвященной находке необычной ритуальной чаши в библейском городе Ниневия.

Мэгги рыскала глазами по статье, пытаясь натолкнуться на что-нибудь… Она сама не понимала, на что… Материал был перегружен специальными терминами, от которых у Мэгги скоро разболелась голова. В конце концов она вздохнула и сдалась, признав, что зашла в тупик, щелкнула кнопку «Закрыть» в своем браузере и приготовилась вновь лечь в постель.

Но компьютер отказался выключаться. Вместо этого на экране появился запрос: «Вы желаете закрыть все окна?» Мэгги стала закрывать их одно за другим, пока вдруг снова не наткнулась на имя Гутмана. И вновь оно сопровождалось другим. На сей раз Мэгги дала себе труд прочитать его — Ихуд Раман.

Может быть, этот человек что-то знает интересное о своем коллеге? Мэгги для очистки совести попыталась отыскать это имя в «Гутле», и поисковая машина выдала ей только три сайта — все ту же «Минерву» и еще два, где Раман упоминался в непременном соседстве с Гутманом. Само по себе это имя нигде не встречалось.

Мэгги нахмурилась. Это выглядело странным. Она отыскала в Интернете базу данных Израильского археологического общества и набрала в строке поиска: «Ихуд Раман». Сайт выдал ей множество «Ихудов» и несколько «Раманов», но «Ихуда Рамана» не нашлось ни одного.

И вдруг в голове мелькнула мысль, заставившая ее похолодеть и воскликнуть в тишине комнаты:

— Тысяча чертей!.. Три тысячи чертей!..

Она рывком распахнула верхний ящик стола, вынула лист бумаги и ручку и крупными буквами вывела: «ИХУД РАМАН». Имя было явно еврейское. И в то же время не было и не могло быть ничего более далекого от еврейского, чем это имя…

Мэгги откинулась на спинку стула, не спуская пораженного взгляда с лежавшего перед ней листка бумаги. Анаграмма. Обычная анаграмма. Простейший способ криптографии, основанный на перестановке букв в шифруемом слове. Это была одна из любимейших игр, которой они предавались с девчонками в дублинском монастырском интернате долгими и скучными воскресными вечерами.

Не было, никогда не существовало ученого-археолога Ихуда Рамана, коллеги и верного соратника Шимона Гутмана, который, в свою очередь, являлся ультраправым израильским экстремистом и ненавистником всех арабов.

Ведь имя «Ихуд Раман» было не более чем анаграммой имени «Ахмад Нури».

Багдад, апрель 2003 года

Салям отправился утром в школу скорее по привычке, чем по необходимости. Он не верил в то, что может быть какая-то учеба в такие дни. Но все равно пошел. На всякий случай. При Саддаме прогуливать занятия категорически не рекомендовалось. Прогулы — как и все прочие виды неповиновения воле государства — могли повлечь за собой самые тяжкие последствия. Да, Саддама больше не было в его дворце, и никто не знал, куда он подевался. Его статуя на главной площади города торжественно обрушилась, покрыв пылью с головы до ног десятки операторов и репортеров. Но багдадцы, за десятилетия приученные жить в страхе, не спешили праздновать свою свободу. Многие — и Салям не был исключением — вполне допускали мысль о том, что диктатор может в любой момент восстать из волн сурового Тигра, будто рассерженный Посейдон, и крикнуть отступившемуся от него народу: «На колени!»

Одноклассники Саляма, видимо, думали о чем-то похожем, потому что школьный двор был полон детей — как в самый обычный учебный день. Кто гонял мяч, кто строчил в тетрадях, кто сплетничал, сбившись в небольшие стайки. Никто особенно не ликовал по поводу освобождения от тирании. Почти все преподаватели до переворота были членами Баас[8]и, разумеется, ревниво поддерживали режим.

И все-таки что-то неуловимо изменилось в душе Саляма. Поселилось новое, не вполне осознанное ощущение чего-то большого и неизведанного, о чем раньше и мечтать было немыслимо, но что сейчас стало доступно каждому. Его буквально начинало трясти от возбуждения, когда он задумывался о том, что Саддама больше нет. Это было почти болезненное, пугающее и одновременно невероятно притягательное чувство… Ощущение того, что отныне он может распоряжаться собой сам и что за него никем и ничего не решено…

Ахмед, главный задира и лидер класса, подскочил к нему и крикнул:

— А где тебя носило вчера ночью?

— Нигде. Дома спал… — неуверенно отозвался Салям, предательски опуская глаза.

— А знаешь, где я был? — ничего не заметив, продолжал Ахмед.

— Где?

— А вот догадайся!

— У Салимы?

— Ты что, дурак?!

— Ну, тогда не знаю… Намекни.

— Мне удалось сколотить целое состояние! Теперь я богач!

— Ты работаешь, что ли, по ночам?

— Вот дубина! Хотя это можно назвать и работой, потому что я зверски устал, делая свои деньги! Но зато я загреб их столько, сколько тебе в жизни не приснится!

— А как это? — шепотом спросил его Салям.

Ахмед просиял, обнажив два позолоченных зуба, и громогласно объявил:

— Просто пока одни дрыхнут, другие попадают в сокровищницу! Вчера у них было специальное предложение для тех, кто страдает бессонницей: заходи и бери столько, сколько способен унести! Даром!

— Ты был в музее… — еще тише, одними губами, прошептал Салям.

— В музее, в музее! — радостно подтвердил юный бизнесмен.

Салям вдруг обратил внимание на аккуратно подстриженный пушок на подбородке одноклассника. Ахмед уже пытается отпустить бородку…

— И что ты там нашел?

— Ха, так я тебе и сказал! Но я поступил правильно, как и остальные, кто был со мной. А те, кто держал все эти богатства под замком, поплатились! Ибо сказал Пророк: «Обрадуй же тех, которые накапливают золото и серебро и не расходуют их на пути Аллаха, мучительными страданиями. В тот день накопленные ими сокровища будут раскалены в огне Геенны, и ими будут заклеймены их лбы, бока и спины. Им будет сказано: „Вот то, что вы копили для себя! Вкусите же то, что вы копили!“»[9]Во как!

— Так тебе досталось золото и серебро?

— И не только, дружище, не только!

— А долго ты там пробыл? В музее, я имею в виду?

— Да, почитай, всю ночь. Пять раз возвращался домой и пять раз уходил снова. С ручной тележкой, между прочим!

Салям буквально подавился жизнерадостной улыбкой Ахмеда и тут же решил не признаваться в том, что и сам побывал минувшей ночью в музее. Но не потому, что он боялся закона — никакого закона больше не существовало, и не потому, что боялся преподавателей из Баас — никакой партии больше не было. Ему просто было стыдно за себя. Чем он мог похвастаться перед Ахмедом? Банальной глиняной табличкой?..