В конечном итоге важно не то, кем Бальзак был — или за кого себя выдавал, — католиком, легитимистом, а то, что он как романист нашёл собственную позицию, в известном смысле противоположную и критическую по отношению к происходящему. Излагать взгляды, радикально противоположные тому, что в данный момент принято большинством общества, — это наилучший способ понять, что в нём происходит.

Такого рода решения принимаются чрезвычайно редко, ибо сила расхожей идеи в том, что она, как правило, опирается на весомые аргументы, и чтобы её преодолеть, следует прибегать к преувеличению, утверждая обратное. Романист Бальзак не согласен быть хоть в чём-то одураченным и потому предпочитает идти наперекор господствующим вокруг понятиям и мнениям. Эта «свободная» пресса, этот вездесущий парламентаризм, это повальное увлечение выборами и всевозможными сделками, столь характерные для его времени, не раз подвергались им беспощадному разоблачению.

К тому же Бальзак особенно высоко ценил сильные натуры, которые восстают против существующего порядка вещей, идут своим путём, руководствуясь собственными принципами и моралью. Таковы у него Растиньяк, Дюмарсе, Вотрен, Диана де Монфриньёз. Монархию Луи Филиппа он упрекал в некоторой промежуточности: это ни настоящая монархия, ни настоящая республика. В «Тайнах княгини де Кадиньян» он не скрывает своей симпатии к несгибаемому республиканцу Мишелю Кретьену. Он любил людей деятельных. «Я отношусь к оппозиции под названием жизнь», — заявлял он. Такой была политика романиста Бальзака.

К одному политическому вопросу он относился очень серьёзно и постоянно к нему возвращался, — вопросу о печати.

Иллюстрация к роману «Служащие»

Постоянно нуждавшийся в газетах, которые были для него средством общения с публикой и общественного признания, прессу Бальзак не любил. В его «Монографии парижской прессы» (1842—1843) есть такое изречение: «Если бы прессы не существовало, её бы не следовало выдумывать». В «Служащих» он писал об одном министре: «Его несчастье было в том, что он при всяком затруднении уклонялся от прямого действия: журналистику он хотел извести скрытно, вместо того чтобы откровенно её сразить».

Что же беспокоило Бальзака в том подъёме, который в его годы переживала журналистика? Прежде всего, появление многоликой, неуловимой, переменчивой, поверхностной параллельной власти, в которой посредственные умы становятся достаточно влиятельными, чтобы помешать деятельности великих государственных мужей, если таковые находятся, или держать в тени истинных гениев, которым они завидуют. Бальзак, как уже было сказано, не мог похвастаться тем, что его жалует литературная критика. Но зло, по его мнению, было глубже: пресса позволяет себе споры обо всём, легкомысленные или некомпетентные суждения, она калечит великие идеи недобросовестным или лукавым их толкованием. Бальзак восхищался Талейраном и Фуше, которые умели вести свои дела, не давая никому в них отчёта.

Из этого своего убеждения он всегда выводил конкретные следствия, и они всегда приобретали политический смысл. В романе «Феррагус» он внёс весьма существенную поправку в суждение о последних Бурбонах, высказанное им несколькими годами ранее. В первом издании романа он противопоставлял «Людовика XVIII, который смотрел вперёд, Карлу X, который смотрел назад». То было довольно широко распространённое в своё время мнение, и его подтвердила история, сохранившая образ Людовика XVIII как сторонника компромисса и Карла X как монарха нетерпимого и ограниченного. Спустя десять лет, переиздавая роман, Бальзак переделал и фразу: «Людовик XVIII, который видел одно только настоящее, и Карл X, который слишком далеко заглядывал вперёд». И добавлял: «Чтобы устоять, нынешнее правительство должно обезопасить себя с помощью двух законов там, где Карл X потерял власть из-за двух своих ордонансов». Один из этих знаменитых ордонансов спровоцировал волнения и привел к падению Карла X. Отныне в глазах Бальзака Людовик XVIII был фигурой слабой, а его преемник на троне — деятелем, который понял, в чём таилась настоящая опасность.

И тот же самый Бальзак пытался основать газету и тщился добиться особого положения в уже существующих периодических изданиях. Его отношение к журналистике было смесью навязчивого увлечения с презрением. С 1835 года это противоречие углубилось в связи с вопросом о романе-фельетоне. До этого Бальзак публиковал свои тексты в журналах и газетах. В те времена тиражи ежедневных парижских газет не превышали 5—10 тысяч экземпляров, но впоследствии резко возросли в связи с увеличением спроса на рекламу. В июле 1836 года вышли первые номера газеты «Ля Пресс», основанной Эмилем де Жирарденом, и «Сьекль» («Век»), созданной Эдмоном Дютаком. Эти издания предлагали годовую подписку за 40 франков вместо обычных 80, рассчитывая компенсировать — и даже с лихвой — потери за счёт повышения расценок на рекламные объявления, в результате число подписчиков стало расти день ото дня. Это была своего рода революция, так как отныне газеты финансировались уже не только читателями, но и рекламодателями. Современные крупные печатные и электронные средства массовой информации существуют на тех же основаниях.

Такой порядок дел имел одно важное следствие для литературы: продажу по сниженной цене и доходы от рекламы связывало одно решающее звено: публиковавшийся отдельными эпизодами роман-фельетон, назначение которого было «приманить» читателя к данному изданию, — в точности как это делается в наши дни с помощью популярных телесериалов. Знаменитое уведомление («Продолжение следует»), стоявшее в конце каждого выпуска, оказалось одним из ключей к успеху, ведь читатель старался не пропустить ни одного номера газеты. Роман-фельетон становился, как теперь бы выразились, «товаром повышенного спроса».

Так у романистов неожиданно появился небывалый читательский и денежный ресурс.

Бальзак был другом Жирардена, тесно общался с этим одарённым человеком, одним из самых передовых для своего времени. Идея романа-фельетона привела Бальзака в восторг. Теперь его романы прочитают не две, а десять, двадцать тысяч человек или даже больше.

В 1836 году его «Старая дева» стала первым французским романом, изданным в таком виде. Выпусками также печатались «Служащие» (1837), «Беатриса», «Дочь Евы» (1838), «Сельский священник». Итак, в течение нескольких лет дела Бальзака шли на лад, но к концу 1844 года он был словно громом поражён: Эмиль де Жирарден оскорбил его, отказавшись печатать продолжение его «Крестьян», которым предпочёл «Королеву Марго» Александра Дюма!

Что же произошло? Да просто в борьбе за массового читателя Бальзак уступил конкуренту. В письме к Еве Ганской он дал трезвый анализ неуспеха этого долго вызревавшего у него романа, который считал одним из самых важных в своём творчестве:

«“Ля Пресс” заполучила три тысячи новых подписчиков благодаря “Крестьянам”. Это большой успех, но среди тех, кто не выступил с восторженными отзывами и не покупает, 22 тысячи рабочих подписались на “Парижские тайны”. Если бы “Крестьяне” вышли с иллюстрациями, уверяю Вас, на них подписались бы 22 тысячи богатых».