Прямиком за шкафом с напитками находился тайный ход в иное помещение, где было пусто и куда упрятал меня Агароз до разрешения проблемы.

Затаившись в дальнем помещении подвала, я стал прислушиваться к тому, что будет происходить сверху. И, к моему удивлению, оттуда было слышно всё. В дверь сторожки застучали. Агароз принял у себя троих стражников. Были они учтивы со смотрителем погоста и стали расспрашивать о том, не знает ли он что-нибудь о бесследном исчезновении людей (ведь трупы я не оставлял, но зарывал на этом погосте). Пока шёл разговор на заданную тему, я стал замечать, что помещение, в котором меня сокрыл хозяин, было не столь уж обычным. В тот миг, как глаза мои привыкли к царящей тьме, я стал углядывать очертания тогда ещё непонятных мне символов. Они еле светились зелёным свечением. Я разглядывал их как заворожённый, а они светились всё сильнее и сильнее, пока всё помещение не потонуло в мертвецки-зелёном сиянии. Я оглядывал каждый символ, который вместе с другими символами складывались в отдельные слова. И чем дольше я глядел на отдельное слово, тем больше мне казалось, что я начинаю понимать их смысл, пока вовсе не понял, что передо мной написаны имена тех, кто был захоронен в этом погосте, в числе которых были и те, кого я убил и похоронил лично. Но имена эти немного отличались: все они заканчивались на «-ис»: Изартис, Велермис, Нетнолис… Я читал каждое слово, и перед глазами как будто пролетала их жизнь и смерть. Я стал наслаждаться видениями, как вдруг услышал голос Агароза — он звучал у меня в голове: «Пришло время, Аир…»

Часть 4

В следующий миг я раскрыл глаза. Величие разума и сущности, прозорливость и мудрость, покой и беспечность. Я уже не был человеком. Я стал тем, кто готов преследовать ничтожность и сокрушать её. Мой человеческий путь прервался. Я познал путь бессмертия. Я не ощущал больше этого бренного сердцебиения, марша жизни, что было изъяном для того, кто стремится к возданию. Я не ощущал течение крови по своему туловищу. Сок жизни иссох, и отныне никто не мог пролить её. Я стал слышать и видеть всё. Люди. Тысячи людей. И все они говорят: кто повествует что-то, кто просит, кто смеётся, кто плачет, одни триумфально воздвигаются над другими, иные падают ниц пред третьими и просят пощады. Всякое дело раскрывалось предо мной: мерзость это была иль благо, иль ни то и ни другое. Я ощущал, как сгущается ничтожность над этим миром, как грехи людские сбиваются в стаю и завихряются, подобно непроглядным тучам над головами их вершителей. Однако густую тень, отбрасываемую от этой тучи, не видит никто из слепцов. Я же прозрел теперь, и моему разуму открылось всё. Я мог бы лишь одним пожеланием познать всякое явление и всякое происшествие, но мне не нужен был этот мир. Я изменился.

Я всё ещё находился в том самом тёмном помещении, и зелёные символы, мерно светящиеся во мраке подземелья, глядели на меня. И вдруг я услыхал голос, тот самый голос Агароза. Его я не спутаю ни с каким иным голосом. Он звучал у меня в сознании: «Пойми же, мой друг, что теперь освободился ты от оков прошлой сущности. Вот оно, вот то, чего ты жаждал. Ты более не скован цепями человечности, и разуму твоему открыто всё. Не благодари меня, ведь это должен сделать я. Я увидел в тебе величие и смысл. Ты убивал нечестивцев за их деяния, за то, что они нечестивцы. И в этом есть смысл. Всякого человека переделать не получится. Но, искореняя наиболее мерзких людей, ты показал многим, что кара может настигнуть и его, а потому они оставили свои гнилые деяния и помыслы, направив их в более благородные свершения. Неси воздаяние и дальше, моё создание. Я же покидаю тебя. Существует великое множество миров, и великое предназначение требует моего участия и там» В следующий миг я перестал ощущать его.

Но в то же время я и ослеп. Я больше не мог видеть краски этого мира. Всё, что меня окружало, сделалось ослепляющей завесой света. Я не видел никого и ничего. Это объяснил я тем, что моя переиначенная сущность стала настолько прозорливой, что глаза мои привычны более ко тьме, свет же был мне противен, а потому сознание обратило эту неприязнь в ослепление. Мрак мне стал роднее, безмолвие сделалось наградой. Я возненавидел свет и суету и пожелал, чтобы над моим обиталищем были вечный сумрак и безмятежность. И над моим погостом тут же образовалась свинцовая туча, покрыв это место густой тенью. И тогда я частично прозрел. Стали угадываться очертания погоста в моём взоре. В тот миг над могилой одного из умерших проходила панихида. Несколько человек пришли почтить память того, кто ушёл от них. И внезапное потемнение встревожило их сердца. Я чуял их присутствие, однако видеть физически не мог. За место этого я видел больше — их души — мерзкие, гнусные пучки разврата, искажённые светом и жизнью. В то миг я ещё не совсем понимал, что это такое, однако душа моя ненавидела их, а потому пожелал я, чтобы того не стало, и пять душ померкло. Но на их месте образовались иные души, более благие, более приятные мне. Они витали на том месте, где и пали, прося меня даровать им свободу. Тогда я взглянул на них и познал, что эти души чисты, а потому пожелал дать им свободу, и они поднялись. Теперь души эти были тёмными. И в том была моя отрада, ведь с этого мгновения тьма ассоциировалась в моём сознании с величием и благородием. Я оглядел их и убедился в правильности моих ощущение, потому что те новые души, те новые существа были, и в самом деле, велики и благородны.

Какое-то время я видел только смутные очертания, но позднее мой взор стал проясняться, и я уже смог глядеть на мир своими глазами — опустилась ночь. День — время света и жизни. И хоть над головой моей нависали тучи и скрывали моё обиталище от гнусного светила, всё же в дневное время мой взор затмевался слепящим маревом, ведь наши сущности: моя и сущность мира, — отличались друг от друга. Когда ночь опустится над миром, наступало время тьмы и смерти. И тогда я был всевидящим.

Я ходил по моему погосту и осматривал души усопших. Всякая душа была чиста