Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Через несколько дней после этой встречи мы встретились с Дороти, и она сказала мне, что собрала пакет и отправила его в банк, отдав все необходимые распоряжения. Я, не особенно задумываясь об этом, начал было гадать, что могла она положить внутрь; на мгновение мне показалось, что пропавший джокер из моей карточной колоды – самый вероятный предмет. А когда месяц или два спустя я увидел, что лунный камень, который выпал из ожерелья Дороти, не вернулся на место, я подумал, что в пакет отправился и он. Исчезновение маленькой фарфоровой кошки с ее письменного стола, которая давно служила талисманом, тоже показалось подсказкой. Честно говоря, я подумал, что Дороти положила в пакет какие-то очевидные вещи, и однажды упомянул в разговоре с ней о своих догадках. Она рассмеялась.
– Очень проницательно! – сказала она. – И все это кажется очень возможным. Но я не могу собрать другой пакет, и мы должны просто оставить все как есть. Однажды вы увидите, насколько были правы или как сильно ошибались, но этого не случится до моей смерти, а возможно, и после. А теперь забудьте обо всем этом. Я покуда не собираюсь умирать.
* * *
Так проходило время. Дороти проводила большую часть каждого года в маленьком домике в Корнуолле, который ей оставил муж, в компании с племянницей Нормана, и в год, предшествующий случаю, который на данный момент является последним в моей истории, я очень редко виделся с ней. И вот однажды утром 2 ноября 1927 года я получил от нее длинное веселое письмо – как обычно, она обещала, что вскоре приедет в Лондон, и предлагала мне посетить ее на Рождество. По чистой случайности – если только в этом мире сложных построений и планов такая вещь как случайность действительно существует – тем вечером со мной ужинал Хью; он напомнил, что ровно пять лет назад мы говорили о пакете, который находится в банке.
– Я почти забыл, – сказал я. – Но когда ты упомянул об этом, я тоже все отчетливо вспомнил. Тем вечером из колоды карт пропал джокер, как и лунный камень из ожерелья Дороти, а впоследствии – и маленькая фигурка кошки с ее письменного стола. Уверен, она положила их в пакет, и поэтому эксперимент уже неточен.
– Я тоже почти забыл о нашем уговоре, – сказал Хью. – Но недавно мне напомнили. Как-то раз после обеда я пошел спать, чего давно уже не делал, и мне приснился чрезвычайно яркий сон на эту тему.
– Но мы решили, что сны не в счет, – сказал я. – И кроме того, Дороти жива. Сегодня я получил от нее письмо.
– Знаю, – сказал он. – Но все равно перескажу тебе свой сон, потому что он не дает мне покоя. Мне приснилось, будто мы втроем сидим в этой комнате, а она говорит: «Теперь я расскажу вам, что в пакете». Я умолял ее этого не делать, потому что это испортит проверку, и она сказала: «Наоборот, это подтвердит результат. В пакете просто шкатулка. В ней ничего нет. Она пуста. Скоро вы откроете ее и увидите». Потом я проснулся, сердитый на нее, и обнаружил, что сижу у огня и дрожу от холода.
Он вынул половину листа бумаги из кармана.
– Сон был таким ярким, – сказал он, – что я записал его, в точности как рассказал тебе, и поставил дату и время. Просто взгляни и, если все верно, подпиши, как и я, внизу.
– Никогда не слышал подобной чепухи, – сказал я. – Предположим, мне сегодня приснится, будто в пакете что-то другое? Кроме того, как мы и говорим, сейчас эти разговоры не имеют смысла. Дороти, слава богу, жива. Твой сон не является посланием от нее.
– Верно. И все равно подпиши, – сказал Хью.
Я пробежал глазами несколько строк и обнаружил, что они содержат в точности то, что он рассказал мне. Внизу его рукой было написано: «Хью Листер рассказал мне этот сон вечером 2 ноября 1927 года».
– Я еще могу добавить время, – сказал я, добавил «21:25» и подписал. – А теперь признайся, что это чепуха.
– Может быть. Но я люблю чепуху. Я записал много своих сновидений.
Мы говорили еще некоторое время, но постепенно меня все больше и больше стало занимать новое беспроводное радио, которое мне доставили только вчера и которое считалось последним словом техники. Особенно меня очаровывали поиски голосов, блуждающих в эфире; повернув две ручки до показателя «2000», я установил один из регуляторов на сто, другой на ноль и начал медленно перемещать его.
– Никогда не знаешь заранее, что поймаешь, – сказал я. – Может, и ничего. Но в этом-то и романтика: процесс много более волнителен, нежели просто включить знакомую станцию. Как рыбалка: ты бросаешь в воду наживку, и что-то поднимается на поверхность из неизвестности.
Но, казалось, сегодня из неизвестности на поверхность ничего не поднималось; время от времени свистящие звуки, казалось, сообщали о близости чего-то внятного, но уловить удавалось только глухое бормотание.
– Этот прибор шутит с нами, – сказал я. – Мы с ним толком еще не познакомились. Приборы не бездушные вещи – иногда в них скрыты по-настоящему живые чувства. Они отвечают одной руке и не реагируют на прикосновение другой.
– Я тоже хочу попробовать, – сказал Хью. – Но сперва согреюсь. Мне холодно с тех пор, как я проснулся.
– Подложи еще угля, – предложил я. – В самом деле прохладно.
Хью бросил лопату угля в огонь и ворошил его, пока в камине не вспыхнуло.
– Похоже на тот вечер пять лет назад, – сказал он. – Когда Дороти подумала, будто слышит голос Нормана. Странная история.
Он подошел к табурету, на котором стояло радио, гордый и совершенный в своем роде прибор, и перенес его на коврик перед камином.
– Это его воодушевит, – сказал он. – А теперь посмотрим, что сделает мое волшебное прикосновение. Я могу повертеть эти ручки?
– Да, и помедленнее, когда засвистит.
Двумя руками Хью крутил настройки так и этак. Внезапно раздался свист, и сразу же – голос:
– …в ней ничего нет. Пусто.
Потом снова раздался свист, и я вскочил – казалось, в голове что-то щелкнуло.
– Вернись назад, – сказал я. – Что-то прорвалось сквозь помехи.
– Уже вернулся, – ответил он странным глухим голосом.
– Не может быть. Передвигай по доле дюйма, очень
