– Мой родной язык немецкий, – холодно ответил Васильцев. – Несмотря на фамилию, я немец. Мы, де Круа, родом из Эльзаса и пребываем там с четырнадцатого века. Кстати, по матери я – фон Лансдорф…

– Ну вот, обиделся, братишка. А я тебя, собаченцию, все равно люблю.

Васильцев с трудом пресек его попытку полезть с объятиями и сказал:

– Пил бы ты поменьше, Ганс, а то к вечеру снова будешь – как вчера.

– То есть как свинья, ты хочешь сказать? Да я не в обиде. Вправду, вчера я маленько, кажется…

Это «маленько» означало две бутылки водки, не считая пива. Нынче им было выпито где-то уже три четверти этого количества. Но «братишка Ганс» принялся его убеждать:

– Нет, сегодня я в норме, видишь же, совсем в норме. В полнейшей!.. Вот когда мы, помню, с нашим полковником…

К этому моменту пан Бубновский закончил песню, сорвал два жиденьких хлопка, соскользнул с эстрады, и тут вдруг все в зале примолкли, даже «братишка Ганс». Все взоры были устремлены в сторону входной двери. Юрий тоже обернулся…

Боже! Катя!

И как же она была хороша! В дорогом черном платье, с черной бархатной ленточкой с крупным бриллиантом, обвивающей шею, в туфлях на высоких каблуках, сама высокая, стройная, она при полном безмолвии зала направилась к столику, за которым сидели Юрий и пьяный обер-лейтенант. Мужчины смотрели на нее с нескрываемым восхищением, зато во взглядах немок, находившихся в ресторане, сверкала явная злоба – на ее фоне они чувствовали себя как курицы на фоне проплывающего черного лебедя.

Она была уже рядом, когда «братишка Ганс» громким шепотом произнес:

– Гляди, братишка, прямо ко мне направляется. Известная паненка. Все забыть не может, как я ее пару дней назад драл. В постели она, скажу тебе, – чудо!

Юрий привстал – и… Трудно передать словами то удовольствие, которое он испытывал в тот миг, когда, проговорив:

– Con![44]– отвешивал «братишке Гансу» эту пару пощечин.

Больше не обращая внимания на «братишку», который в этот момент нащупывал где-то на поясе не существующий пистолет, он сделал шаг навстречу Кате, и они обнялись.

– Наконец-то, Жорж! – с английским акцентом (хотя умела говорить по-немецки получше любой немки) сказала она, целуя его в щеку.

Мужчины смотрели на Жоржа де Круа с глубокой завистью.

– Scheiß!.. Scheiß![45]– шипел сзади обер-лейтенант.

Не найдя пистолета, он попытался схватить своего «братишку Жоржа» за плечо, но тут послышалось:

– А ну прекратить! Вы, обер-лейтенант, позорите честь офицера! Вы – пьяная свинья! И я буду не я, если вас нынче же не отправят назад, на Восточный фронт! А теперь – кру-гом! Шагом марш отсюда!

Это был не кто иной, как штурмбанфюрер фон Краузе.

«Братишка Ганс», как-то сразу пожухнув, даже, кажется, немного протрезвев, поспешно прошагал к выходу.

Правда, по пути он все-таки попытался взять реванш за свое унижение – подходя к двери, сильно толкнул плечом пана Бубновского, очутившегося у него на пути, а певец, падая, зацепил скатерть с неубранного столика, и на него посыпались пустые бутылки и грязные тарелки, к седым волосам приклеились хлебные крошки и остатки салата.

Зал расхохотался. Впрочем, больше смеялись все-таки, пожалуй, над обер-лейтенантом с его бравой петушиной походкой после такого унижения.

* * *

А Слепченко, наблюдая за всем этим как бы откуда-то сверху, подумал: «А все же молодец этот русский! Любой нормальный мужик на его месте так же бы поступил».

* * *

– Я вас приветствую, миссис Сазерленд, на германской территории, – торжественно произнес штурмбанфюрер. – Разрешите представиться: фон Краузе… Знал, не стану скрывать, знал о вашем приезде. Уж простите – служба такая: обо всех все знать. Знаю и о том, что ваш супруг, лорд Сазерленд, лично знаком с самим фюрером, поэтому можете во всем рассчитывать на меня… Впрочем, друзьями вы здесь и без меня не обижены. – Он взглянул на Юрия: – Искренне завидую вам, господин де Круа. – А во взгляде его было: «Ну что она такого могла найти в этом очкастом, хромоногом штатском?»

– Благодарю вас, господин фон Краузе, – вежливо склонила голову Катя. – Что же касается моих друзей… я имею в виду Жоржа… – она взглянула на штурмбанфюрера просительно, – то я была бы вам искренне признательна, если бы вы…

Он не дал ей договорить и воскликнул:

– О, не продолжайте, не продолжайте! Я умею хранить тайны, это в некоторой мере тоже часть моей профессии. Так что будьте уверены, лорд Сазерленд…

– Ах, благодарю вас! – воскликнула она. – Видит Бог, вы настоящий рыцарь.

– Я бы показал вам Варшаву, но… – Он опять взглянул на Юрия. – У вас, я знаю, уже есть экскурсовод, так что не стану навязываться.

– Благодарю вас, господин фон Краузе. Надеюсь, еще увидимся.

– О, непременно, непременно увидимся, – улыбнулся штурмбанфюрер, и Юрию не понравились ни улыбка его, ни то, как он это произнес.

Когда они вышли на улицу, Юрий спросил:

– Ко мне в гостиницу?

– Нет, лучше ко мне. Меня как жену друга фюрера поселили, как говорят, в лучшем отеле Варшавы. К тому же это совсем недалеко.

* * *

Гостиница оказалась действительно великолепной, другой такой в нынешней полуразбитой и сильно обнищавшей Варшаве не было, а сохранила она свое первозданное великолепие благодаря тому, что постояльцы тут были особые, платившие даже не рейхсмарками, сильно упавшими в цене за время войны, а куда более жирными английскими фунтами или американскими долларами. Если бы не огромное красное полотно со свастикой и не такой же огромный портрет Гитлера на ее фасаде, то Юрий мог бы сказать, что более красивого здания в жизни не видел… Впрочем, московский «Националь» был тоже неплох, если бы тоже не был увешан черт-те чем.

При виде Кати некоторые мужчины даже приостанавливались, чтобы посмотреть ей вслед. Полячки тоже славились красотой, но за время войны их наряды успели пообтрепаться, да и озабоченность на их лицах – неотъемлемый признак злого времени – красоте никак не способствовала. Зато Катина шубка (нашли же такую где-то в запасниках ГРУ!) выглядела словно купленная вчера в самом модном магазине, а лицо Кати излучало лишь безмятежную влюбленность. И он, Юрий, тоже чувствовал себя влюбленным, как мальчишка, и в эти мгновения не помнил ни об опасном задании, ни о возвращении (если еще повезет) в холодную и ничуть не менее опасную Россию, ни о том, что над миром сейчас полыхает страшная война.

Когда поднимались по мраморной гостиничной лестнице, Катя сказала ему тихо:

– Я все внимательно осмотрела, прослушки в номере, по-моему, нет.