– Вы поехали, чтобы угодить Ричарду.

– Кому же еще?

– Надеюсь, это произвело на него впечатление.

Я скашиваю глаза на Ричарда, но он не смотрит на меня. Он слишком занят – болтает с Вивиан; ее футболочка в обтяжку не оставляет сомнений, что бюстгальтера на ней нет. Я снова перевожу взгляд на огонь:

– Продвинуться в жизни только и можно, угождая мужчине.

– Ричард сказал, что вы продаете книги.

– Да, управляю книжным магазином в Лондоне. В реальном мире.

– А этот мир нереальный?

Я оглядываю тени вокруг костра:

– Это фантазия, Джонни. Что-то похожее на роман Хемингуэя. Уверена, вскоре это будет описано в одном из триллеров Ричарда. – Я смеюсь. – Не удивляйтесь, если вы там будете изображены негодяем.

– А какая у вас роль в его романах?

Я вглядываюсь в огонь. И задумчиво говорю:

– До недавнего времени я была возлюбленной.

– Теперь уже нет?

– Ничто не остается неизменным, правда?

Нет, теперь я камень на шее. Надоевшая подружка, с которой должен расправиться негодяй, чтобы у героя появилась новая возлюбленная. Я все знаю о том, как делаются мужские триллеры, потому что продаю эти романы бессчетному количеству бледных, рыхлых мужчин, каждый из которых мнит себя Джеймсом Бондом.

Ричард знает, как разбудить их фантазии, потому что сам их разделяет. Даже сейчас, когда он протягивает руку с серебряной зажигалкой, чтобы дать прикурить мистеру Мацунаге, он изображает из себя утонченного героя. Джеймс Бонд никогда бы не позволил себе чиркнуть обычной спичкой.

Джонни берет палку и ворошит костер, заталкивает бревно поглубже в огонь.

– Для Ричарда это, возможно, только фантазия. Но у этой фантазии настоящие зубы.

– Вы, конечно, правы. Это не фантазия. Это сущий кошмар.

– Значит, вы правильно понимаете ситуацию, – бормочет он.

– Я понимаю, что все изменилось. Это больше не развлечение. – После паузы я добавляю: – И мне страшно.

– Не надо бояться, Милли. Быть внимательной – да. Но не бояться. Возьмите такой город, как Йоханнесбург, – вот где страшно. Но здесь? – Он качает головой и улыбается. – Здесь все пытается выжить. Поймите это, и тогда вам станет ясно, что и вы заняты тем же.

– Вам легко говорить. Вы выросли в этом мире.

Он кивает:

– У моих родителей была ферма в провинции Лимпопо. Каждый день, выходя в поле, я проходил мимо леопардов – они сидели на деревьях и глядели на меня. Я познакомился со всеми ими. А они – со мной.

– И ни один из них ни разу на вас не напал?

– Мне хочется думать, что у нас – у меня с леопардами – было соглашение. И это было уважение между хищниками. Но это не означает, что мы доверяли друг другу.

– Я бы боялась выйти из дома. Здесь столько возможностей умереть. Львы. Леопарды. Змеи.

– У меня ко всем им здоровое уважение, потому что я знаю, на что они способны. – Он усмехается, глядя в огонь. – Когда мне было четырнадцать, меня укусила гремучая змея.

Я смотрю на него:

– И вы еще улыбаетесь?

– Это случилось исключительно по моей вине. Мальчишкой я коллекционировал змей. Ловил их и держал в разных контейнерах у себя в спальне. Но как-то раз оказался слишком самоуверенным, и змея меня укусила.

– Господи Исусе. Что же случилось потом?

– К счастью, это был сухой укус, без яда. Но это научило меня тому, что беззаботность наказуема. – Он печально покачал головой. – Хуже всего, что мать заставила меня выпустить моих змей.

– Не могу поверить, что она вообще позволила вам их собирать. Или что она позволяла вам выходить из дома, когда рядом леопарды.

– Но это именно то, что делали наши предки, Милли. Мы все оттуда. Какая-то ваша часть, древняя глубинная память в вашем мозгу, признает этот континент своим домом. – Он тихонько протягивает руку и прикасается к моему лбу. – Так вы здесь и выживаете, глубоко погружаясь в эти древние воспоминания. Я помогу вам их найти.

Внезапно я замечаю, что Ричард смотрит на нас. Джонни тоже чувствует это, и на его лице мгновенно появляется широкая улыбка.

– Дичь, приготовленная на костре, – есть ли что-нибудь вкуснее, а? – громко спрашивает он.

– Она гораздо нежнее, чем я предполагал, – говорит Эллиот, облизывая пальцы. – У меня такое чувство, будто я вхожу в контакт с первобытным человеком, живущим во мне.

– Что, если вы с Ричардом разделаете следующую добычу, когда я ее пристрелю?

У Эллиота испуганный вид.

– Э-э, я?

– Вы видели, как это делается. – Джонни смотрит на Ричарда. – Как по-вашему, сможете?

– Конечно сможем, – говорит Ричард, в упор глядя на Джонни.

Я сижу между ними, и хотя Ричард бóльшую часть трапезы не замечал меня, теперь он кладет руку мне на плечи, словно заявляя права собственности. Словно видит в Джонни соперника, готового меня похитить.

При этой мысли мое лицо заливает румянец.

– Да что говорить, мы все готовы взяться за дело. Можем начать прямо сегодня – приступим к дежурству. – Он протягивает руку к винтовке, которая всегда рядом с Джонни. – Не можете же вы не спать всю ночь.

– Но ты никогда не стрелял из такого ружья, – говорю я.

– Научусь.

– Ты не считаешь, что это Джонни должен решать?

– Нет, Милли, я не считаю, что, кроме него, никто не может контролировать оружие.

– Что ты делаешь, Ричард? – шепчу я.

– Такой же вопрос я мог бы задать и тебе.

Взгляд, которым он удостаивает меня, радиоактивен. Все у костра замолкают, и в тишине мы слышим далекие вопли гиен, пожирающих брошенные нами внутренности антилопы.

– Я уже попросил Исао заступить сегодня ночью на второе дежурство.

Ричард удивленно смотрит на мистера Мацунагу:

– Почему его?

– Он хорошо разбирается в оружии. Я его проверил.

– Я первый снайпер в нашем токийском стрелковом клубе, – говорит мистер Мацунага, гордо улыбаясь. – Когда вы хотите, чтобы я заступил на дежурство?

– Я разбужу вас в два часа, Исао, – говорит Джонни. – Так что ложитесь спать пораньше.

Ярость в нашей палатке похожа на какого-то зверя, на монстра со сверкающими глазами, который готовится к прыжку. И видит этот монстр только меня, жертву, в меня он готов вонзить когти, и я говорю с ним тихим, спокойным голосом, надеясь, что когти не вцепятся в меня и эти глаза выгорят сами по себе. Но Ричард не позволяет ярости затихнуть.