стенки невидимого гроба. Подавляли его. Совсем как это делал отец.

Сайлас закричал в свой кляп, проклиная их всех. Они надели большой мешок ему на голову и потащили вверх по лестнице его собственного дома… Кто их впустил? Сайлас попытался использовать магию, но человек из Королевской лиги шел рядом, удерживая его внутри ограждающей коробки такой мощи, что чародею наверняка будет плохо не меньше двух недель.

И все же Сайлас не сдавался. Он натягивал веревки до тех пор, пока кожа не порвалась и не выступила кровь. Он выталкивал магию наружу, пока его неподвижное, сухое и холодное тело не содрогнулось от изнеможения. Он извивался и тянул, сумел снять мешок с головы…

Сайлас увидел ее, стоящую у входной двери, – губы сжаты в тонкую линию, глаза полны решимости, спина прямая, как у гранитной статуи. Она смотрела, как офицеры выносят его.

Женщина, хранящая все ключи от дома. Та, которую он счел идеальной для этой должности.

Когда магия стала покидать его тело, его словно пронзили ледяным кинжалом, и Сайлас понял, что его доноров уничтожают. Что Хюльда Ларкин нашла его тайное хранилище. Она знала, и она донесла Королевской лиге. Эта женщина открыла дверь полицейским, когда Сайлас был так близок к покою.

И он никогда ее не простит.

Глава 12

13 сентября 1846, остров Блаугдон, Род-Айленд

Мерритт не мог взять в толк, почему в это воскресенье Хюльда так на него сердилась. Она была жесткой – еще жестче, чем обычно, – весь день. Краткой – опять же, еще более краткой, чем обычно, – отвечая ему. Это потому, что он не поехал в церковь? Она что, не понимала, как далеко, собственно, церковь, даже с учетом зачарованной лодки? А он был очень близок к тому, чтобы его роман перескочил в новую фазу.

Истина открылась, когда писатель уселся в столовой перекусить.

Хюльда ворвалась со стороны кухни.

– Носки в кухне, мистер Фернсби? Мы, что же, должны жить, как… словно мы… дикари?

Мерритт замер, не донеся яблоко до рта.

– А у дикарей бывают кухни?

Этот вопрос, похоже, разжег пламя, объявшее экономку с головы до ног. Она подняла пару его носков с таким видом, будто они были окровавленным тряпьем, – носки эти он оставил на краю раковины.

– Почему они здесь?

Мерритт честно про них забыл. Он уже много лет не жил с кем-то под одной крышей.

– Потому что они были грязные. Они сушатся.

Миссис Ларкин позеленела. Мерритт очень старался не рассмеяться от выражения ее лица – это же просто носки, и они чистые.

– Благовоспитанные люди не стирают носки в той же раковине, в которой моют посуду! А еще я повесила снаружи веревку для белья. Вы разве не видели?

– Видел. – Он в нее, собственно, врезался. Чуть глаз не потерял. – Но час был поздний.

– И потому вы не могли выйти и повесить свои носки снаружи?

Тут миссис Ларкин его подловила. Откусив кусок яблока, Мерритт пожевал, запихнул его за щеку и добавил:

– Там было темно?

Хюльда чуть не закатила глаза, но успела сдержаться, прежде чем радужки достигли самого верха.

– В самом деле, мистер Фернсби!

Потолок наверху сменил белый цвет на синий. Мерритту оттенок вполне понравился, хотя он не мог понять, на что дом намекает. Мерритт переключил внимание на Хюльду.

– Горничная приезжает сегодня, ведь так? Она будет заниматься стиркой?

– Слава богу, что сегодня! – Быстрым шагом миссис Ларкин подошла к окну и выглянула наружу. – И да, она будет заниматься стиркой, хотя вам придется оставлять грязное белье в корзине в вашей спальне, если вы хотите, чтобы она его вообще могла найти.

– Это всего лишь носки, миссис Ларкин.

– А ваше пальто – в гостиной. Туфли – в приемной.

Чувство вины боролось в нем с желанием оправдываться. Мерритт же не ребенок, в конце-то концов, а это – его собственный дом.

– Ну и почему бы мне не оставлять туфли в приемной? Я иначе по всему дому грязь буду растаскивать.

– С этим я согласна. – Хюльда отвернулась от окна. – Но в таком случае туфли можно ставить аккуратно возле стены, а не швырять на пол так, будто их собака грызла.

Мерритт кивнул:

– Я всегда хотел собаку.

С губ Хюльды сорвался забавный давящийся звук. Она направилась было к двери, но, когда дошла, та сдвинулась вправо.

Мерритт подавил смешок.

– Как там, вы сказали, зовут горничную? – Он все еще не был уверен насчет горничной – жить с еще одной незнакомой женщиной? Мерритт надеялся, что чем невозмутимее он будет вести себя касательно этой идеи, тем нормальнее она ему будет казаться.

– В третий раз повторяю: Бет Тэйлор.

– Знаете, раз уж я ваш работодатель, – мужчина прищурил глаза, дразня ее, – вы могли бы обращаться со мной понежнее.

Миссис Ларкин одарила его убийственным взглядом.

– Нежность я испытываю только к котятам и лимонным леденцам, мистер Фернсби. И, как я уже говорила ранее, вы – клиент БИХОКа, а не мой работодатель. Однако, как только мы найдем постоянную экономку, можете высмеивать ее и ее характер сколько вам угодно.

Отложив яблоко, Мерритт резко развернулся на стуле.

– В каком это смысле, постоянную экономку? Вы не останетесь?

– Я останусь, пока не смогу разрешить все вопросы, связанные с домом, а затем переберусь туда, где буду нужна БИХОКу.

Услышав это заявление, Мерритт почувствовал две вещи: разочарование и удивление. Разочарование от того, что Хюльда уедет, и удивление от того, что это его разочаровывало. Все шло так… хорошо. Дом уже успокоился и лишь изредка подшучивал над ним или привлекал к себе внимание, а не угрожал расправой и подкидывал дохлых вредителей.

– А что, если мне не понравится новая экономка? – возразил Мерритт..

Уголок ее губ дернулся вверх.

– Ну, если бы вы просмотрели резюме, как и должны были, вы бы могли сами выбрать подходящую. Однако, раз уж вы оставили это дело мне, я разослала запросы самым неприятным и дорогостоящим женщинам, которых знаю.

Он прищурился.

– Вы этого не сделали.

Хюльда не ответила, но выглядела очень довольной. Ухватившись за дверную ручку, она всунула ботинок между косяком и дверью, чтобы та снова не сдвинулась, и быстро вышла.

Мерритт повернулся к своему яблоку и почти подсознательно отметил, что след от его зубов на нем очень напоминал Францию.

* * *

Бет прибыла ровно в четыре. Мерритт знал это потому, что в тот самый момент смотрел на часы. Если бы он ее не ожидал, писатель мог бы и не услышать стук –