Мне нужно было торопиться к первому уроку. Быстро собралась, накрасила глаза, оделась и у порога притормозила. Заглянуть еще к ней? А что я там увижу нового? Уснула, наверное. Она сейчас все время спит, без перерыва.

Поменять простынку? Я глянула на часы: время поджимало.

«Вернусь — поменяю, — подумала я. — Сегодня у меня три урока. Быстро вернусь, переживет. Ей уже… все равно!..»

В школе я задержалась на полчаса — заболталась с завучем. А когда вернулась…

Я не сразу зашла в ее комнату. Я понимала, что ее уже нет? Наверное, да.

Не знаю. Боялась? Наверное, и это тоже. В голове моей было пусто. Я поставила щи на плиту и села на стул.

— Нет, надо идти, — вздохнула я и… пошла.

Полина Сергеевна умерла. Конечно, она умерла! Это было понятно и так. Мне было все ясно еще с самого утра, когда я к ней заглянула.

Лицо ее было спокойно и безмятежно — словно она наконец отдыхала. Наверное, так и было — она отдыхала. От болей, страданий, от жизни. От мук совести?

Я села на стул возле ее кровати. Поморщилась, когда представила все предстоящие хлопоты. А расходы? Господи, мы ведь копили на отпуск! Как мы мечтали о море!.. Я и Димка, вдвоем! Я никогда не была на море, ни разу…

А как я могла там побывать? Кто бы свозил меня на море? Баба Маня? Тонька? Или… Полина Сергеевна?

Кстати! Она рассказывала — с восторгом, взахлеб, — как Королева однажды взяла ее в Сочи.

Ах, Сочи! Ах, темные ночи! А море? А пляж? А шашлыки? А вино? А фрукты какие? Персики, груши! Вы таких и не нюхали! Сок течет по рукам, чистый мед!

Вы — это мы. Баба Маня и я. Мы слушали ее и молчали.

— А чо ж ты девке груш не привезла? — спросила ее баба. — Тех, что чистый мед?..

Полина Сергеевна захлопала ресничками и что-то залепетала. Невнятное. Баба ее прервала:

— Хорошо, что хоть ты, Поля, наелась!

Нет, она привезла! Сувенир. Мне. Розоватая ракушка на дурацкой подставке. Подставка эта крошилась и пачкала руки. Ракушку я расколола — специально. Помню, на ней была надпись: «Привет из Сочи!»

Взяла молоток и расколола. И баба меня не ругала.

Больше, насколько я помню, в поездки ее не брали. Сидела в Москве и сторожила квартиру.

А я море представляла отлично! И мне казалось, что я даже слышу, как оно пахнет! Правда, чем — объяснить не могла, мне казалась — арбузом. А как хотелось поплавать ночью по лунной дорожке, по черной воде. И чтоб мой Димка плыл рядом…

А на берегу целовал мое мокрое и счастливое лицо и гладил загорелые плечи.

Еще мне хотелось срывать виноград — прямо с куста. Длинный, тяжелый, прозрачный. И кормить им моего Димку…

Я вздохнула и вышла из комнаты. Надела пальто и пошла к соседке.

Тетя Галя была в этих вопросах спецом — ее всегда звали обмыть и подготовить покойника. Делала она это с большим удовольствием, и не за вознаграждение, а по призыву души. Денег не брала, а вот «благодарности» принимала.

Помню, как она готовила мою бабу. Потом Тоньку. А вот теперь пришел черед и Полины Сергеевны.

Тетя Галя сидела за столом и чистила гречку — горка грязной, горка очищенной. На носу очки. Так же чистила гречку и моя баба…

Смотрит на меня и хлопает глазами:

— Че пришла, Лидка? Надо чего?

— Надо, — киваю я, — Полина Сергеевна… Померла.

Тетя Галя вскочила, захлопала руками, как наседка крыльями, и затарахтела:

— Как же так, Лидка? Как померла? Ох, Полечка-Поля! Куда ж ты поторопилась? И чего ж тебе не жилось?

— Хватит, теть Галь! — прервала я ее. — А то ты не знаешь! Чего не жилось… Рак у нее был! Вот и сожрал! Как ему и положено. И ты не трынди! Пойдешь со мной, поможешь? Я ж в этом деле…

Тетя Галя тут же угомонилась, строго кивнула и стала натягивать резиновые сапоги.

— Помогу, Лидочка! Как не помочь? Дело-то тонкое, хоть и житейское! Все надо знать — чтоб по-хорошему! И как, и куда…

Накинув платок, она остановилась и строго посмотрела на меня:

— У батюшки была? У отца Алексея?

Я вздохнула и покачала головой. И мы двинулись в путь.

Димка должен был приехать на следующий день. Слава богу! Как я его ждала! Без него мне было совсем тяжко. Да еще в доме с покойницей…

Хоронить решили после приезда Димки, на следующий день. Перед похоронами — отпеть в церкви.

Я отнеслась к этому… довольно скептически. Где Бог и где Полина Сергеевна? Просто смешно! Еще до Димкиного отъезда они обсуждали приход священника — Полина Сергеевна попросила.

— Лида договорится, — обещал Димка.

Я про себя посмеялась: при жизни надо бы было… а не на краю…

Вот ведь, опять про себя думает — что б ей грехи отпустили. Для спокойствия в будущей жизни. Да я уверена: она и не чувствовала себя виноватой. Не такова наша Полина Сергеевна. Как говорится, хочется в рай, да грехи не пускают.

Ту ночь я не спала. Нет, покойников я не боялась. Просто опять вспоминала свою жизнь. Плакала. Жалела себя. Снова жалела. А под утро мне вдруг стало плохо: разболелась голова и закрутил живот. Потом затошнило. Я еле добежала до помойного ведра. Исторгла из себя всю эту муть, перемешанную с моей болью, и мне стало легче. Словно вместе со всем этим вышла из меня моя обида и злость.

Потом я уснула. Проснулась поздно, часов в десять. Для деревенского человека это непозволительно поздно.

Но куда мне спешить? От уроков меня освободили, делать мне было нечего. К ней я не заходила.

Я ждала Димку.

В одиннадцать ворвались соседки и стали расспрашивать про поминки. Кому блины печь, кому варить кутью. Мне достались салаты и горячее.

Шинкуя салаты, я вдруг поняла, какое это мудрое дело — поминки. Человек отвлекается на дела житейские, рядовые — отварить, порезать, перемешать, заправить. Отвлекается от своего горя. Впрочем, мне отвлекаться от горя не нужно было — никакого горя у меня не было.

А Димка не ехал! Я смотрела в окно и на часы. Оставался еще один автобус — самый последний, семичасовой. Конечно, было тревожно: вдруг что случилось? Димка должен был приехать к обеду. Успокаивала себя: пошел побродить по Москве, в кино или стоит за чем-нибудь в очереди. Обычное дело! Но на сердце было тревожно.

Он не приехал и в девять. Тогда я и запаниковала.

Ночь была страшная! В соседней комнате покойница, муж ко времени не вернулся, меня опять рвало — упорно и долго, кишками наружу. Под утро я лежала без сил: зеленого цвета, с черными подглазьями, мутным взглядом. Не краше Полины Сергеевны! Нет, правда, ей-богу!

Усмехнулась про себя: подумают, что по матушке сильно тоскую. Смешно…