всякого порядка стояли разномастные стулья. Между стульями лежал длинный красный транспарант, кисточка, банка с белилами. На транспаранте уже было написано: «Достойно встретим…» Отец не придал значения фразе, которую Люся бросила с порога, закрывая за собой дверь. А фраза состояла из трех слов:

— Пианино на сцене.

Люся ушла, оставив ключ в двери со стороны коридора.

Было тихо, потому что шли занятия. Отец бесцельно прошелся по залу. Посмотрел на сцену. Черные сатиновые занавеси были раздвинуты. На сцене справа действительно стояло пианино. Он подумал, что старшая пионервожатая, почему-то решив, что он играет на пианино, вежливо предложила скоротать время. Но поскольку отец мог играть только на патефоне, то, скользнув взглядом по инструменту, подошел к двери, ведущей на балкон. А надо сказать, что актовый зал нашей школы помещался на втором этаже и имел просторный балкон с крепкими бетонными перилами. В ожидании Ирины Ивановны отец вышел на балкон. Прикрыл дверь. Школа стояла на горе, и с балкона хорошо была видна центральная часть города. И море. И много неба. Погода была хорошая. И отцу было хорошо.

А между тем Ирину Ивановну внезапно вызвал директор школы и послал на какое-то срочное совещание в гороно. Заведующая учебной частью не страдала провалом памяти. Сказала директору, что пришел мастер из Жмеринки и чинит в актовом зале пианино. Директор пообещал заняться мастером лично.

Примерно в это же время уборщица Роза Маисовна, старая добрая армянка, шла по коридору второго этажа и случайно увидела ключ, торчащий в двери актового зала. Она открыла дверь и заглянула внутрь, удивляясь, кто может здесь быть, так как знала, что мальчик из десятого класса, пишущий транспарант, будет работать в зале после шестого урока. Отец в этот момент был уже на балконе. Роза Маисовна не увидела его, так как дверь на балкон была не стеклянной.

Через десять минут наступала перемена. Роза Маисовна подумала, что мальчишки могут забраться в зал, чтобы курить за сценой. Потом не загасят окурок, и сгорит школа. Роза Маисовна закрыла дверь и положила ключ в карман своего халата.

Минуты через три директор вспомнил о мастере и прошел к актовому залу, однако, увидев дверь запертой, решил, что мастер находится у завхоза. К завхозу надо было спускаться в подвал, и директор резонно решил: если он понадобится завхозу и мастеру, те сами придут к нему в кабинет.

Вскоре зазвенел звонок, началась перемена. Отцу справедливо показалось, что всякому ожиданию есть предел. В конце концов, дело не в церемонии, можно хорошо поговорить и в кабинете. Он решительно пересек зал, взялся за ручку двери, но дверь не открывалась. Отец дернул ручку раз, другой — безрезультатно. Тогда он начал стучать в дверь кулаком.

Но была перемена. Шум и гвалт в коридоре стояли невообразимые. Дети прыгали, бегали, кричали. Никто не обращал внимания на актовый зал, в который строго-настрого запрещалось входить без разрешения старших.

Отец подумал, что его заманили в ловушку и заперли. Мерзкая Ирина Ивановна таким подлым способом уклонилась от разговора. Вначале он хотел побить стекла стульями. Но вспомнил, как трудно сейчас со стеклом, и пожалел детей, которые на много месяцев останутся без актового зала.

Пожалуй, всю перемену отец метался из угла в угол. Потом его внезапно осенила блестящая идея. Схватив с пола транспарант, он скрутил его в жгут, привязал конец за бетонные перила балкона и начал спускаться вниз.

Я уже говорил, что актовый зал был на втором этаже. Но это были старые этажи, высокие. Кроме того, школа имела фундамент…

Дворничиха баба Соня увидела прилично одетого человека в шляпе, повисшего под балконом. Она решила, что человек прикреплял транспарант, нечаянно сорвался и потому теперь беспомощно висит на красном полотнище…

Баба Соня закричала в голос. Уроки были сорваны.

29

В раздевалке мне дали белый халат, короткий, маленького размера. Я набросил его на плечи и пошел к лестнице, которая спускалась в просторный холл, выложенный черно-белыми плитами. Здание городской больницы было старым, построено очень давно. Немцы усиленно старались разбомбить нашу больницу, потому что в ней, конечно, размещался госпиталь. Они исколошматили все вокруг, но в больницу не попали. Огромная фугасная бомба снесла школу номер четыре, заживо похоронив в подвале несколько десятков человек. Был превращен в руины кинотеатр «Орион», находившийся по соседству. Исчезла, став грудой битого кирпича, городская баня…

А больница уцелела. В ней все дышало добротностью, спокойствием, годами.

Отец лежал на третьем этаже, в тридцать второй палате. Там были еще две койки, в момент моего прихода пустые.

— Чего тебе принести? — спросил я.

— Счеты, — ответил он.

— Может, лучше баян?

— Нет, счеты, — упрямо повторил он. — Здесь, — он кивнул на койку у окна, — бухгалтер с печенью лежит. Ему квартальный отчет закончить надо. Хочу помочь. Финансы — они точность любят.

— Шел бы ты домой.

— Нет, — сказал отец. — Я в Краснодар поеду. Там врачи настоящие, А у нас одно название.

Он плюнул на пол, в угол, куда вечерний сумрачный свет не забирался. Потер ладонью сухой подбородок. Сказал:

— Ты к Шакуну сходи. Напомни про обещание.

— Шакун уехал в санаторий. На прошлой неделе.

— Далеко?

— Говорят, в Крым.

— Поспешил ты увольняться с завода. Погодить надо было.

То же самое сказал мне вчера и Женя Ростков. Повстречались по дороге домой. Женя нес авоську с картошкой и буханку хлеба в газете «Труд». Он усмехнулся:

— Привет, летун.

— Привет, — сказал я.

— Значит, ты и на судоремонтном не задержался, — без уважения смотрел на меня Ростков. Не то чтобы презрительно, а так… Как на курицу.

— Нет.

— Мало платят?

— Не разживешься.

— А может, обидели?

— Обидели.

— Разряд не тот дали.

— Все знаешь, точно справочный стол, — не без нахальства ответил я. Что делать? Надо же защищаться.

— А ты, Антон, не психуй, — похоже, что Ростков неплохо знал мой характер, потому и говорил теперь доброжелательно. — Не такая ты шишка, чтобы о тебе всем сообщали. Просто пил я пиво десять минут назад с Корнилычем. Говорил с ним. В том числе и про тебя пару слов было сказано.

— Спасибо, — вздохнул я.

— Не за что, — ответил Ростков. — Неплохой ты парень, но без царя в голове. И дружок у тебя фраер, между прочим.

— Это ты о ком? Про Витька, что ли?

— Угадал.

— Какой он мне друг! Знакомый. Иногда встречаемся.

— Ладно. Черт с ним… Ты о себе подумай, определись. Учиться так учиться, работать так работать. Время, сам видишь, какое. С разрухой забот еще не на один год хватит.

— Все я вижу. Это вы ничего не видите.