Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Диктор объявил:
— В синем углу — Борис Щетинин, Советский Союз, сто шестьдесят два боя, из них — сто пятьдесят три победы.
По залу снова пробежала жидкая рябь аплодисментов.
— В красном углу — Пьер Соммер, Франция, — наклонившись к микрофону, гулко объявил диктор. — Сто восемьдесят два боя, сто семьдесят одна победа.
Зал вспыхнул, как костер, в который плеснули струю бензина. Группа парней в верхних рядах амфитеатра что-то прокричала дружным хором. Рассыпалась дробь трещоток, взвыли сирены, и весь этот шум пронзила, словно шпага, какая-то визгливая труба.
Пьер, подняв руки в перчатках, раскланивался на все стороны. И на лице его опять сверкала улыбка. Та, которую Борис уже видел в журнале.
«А ничего парень!» — подумал Борис, мельком оглядывая высокую ладную фигуру противника с грузными, покатыми плечами и сухими, длинными, словно точеными ногами.
«Главное, следи за крюком левой», — вспомнилось последнее напутствие тренера.
Первый раунд, как обычно, начался разведкой.
Противники прежде ни разу не встречались и, конечно, хотели прощупать друг друга, найти уязвимые места.
Но вскоре Пьеру Соммеру это надоело. Бой есть бой! Хватит осторожничать!
И он рванулся в атаку.
Борис ждал этого. Уклон… Нырок… И кулаки Пьера Соммера, со свистом прорезав воздух, прошли мимо цели. Всего в каком-нибудь сантиметре, но мимо.
«Ага! Не так шустро, милый!»
Пьер словно провалился в пустоту, по инерции пролетев вперед за своим кулаком.
Борис успел достать его легким, но чистым шлепком.
Однако на Пьера неудача первой атаки, казалось, не произвела ни малейшего впечатления. Абсолютно. Да, уж чего-чего, а упорства и злости у этого Бегемотика хватало!
Он опять рвался вперед. Только вперед! Но каждая атака Пьера Соммера на мгновенье раньше предугадывалась Щетининым. И предупреждалась.
Зал ревел:
— Достань его!
— Эй, Бегемотик!
— Работай, парень!
Однако наиболее опытные зрители видели: нет, так просто этого русского не возьмешь.
— Раунд ничей, — в перерыве шепнул Борису Федор Семенович, секундант, обтирая мокрой губкой его грудь.
Борис и сам чувствовал: да, первый раунд никому не дал преимущества.
Холодные струйки с губки затекали ему под майку — это было приятно.
Федор Семенович энергично махал полотенцем, подавая воздух его усталым легким, — это тоже было приятно.
Ударил гонг.
— Главное — следи за его левой, — шепнул тренер-секундант, берясь за табурет.
Борис кивнул и встал.
Пьер Соммер сразу обрушился на него.
Борис так и предполагал. Он опять уходил, подставлял локти, перчатки и, наконец, улучив удобный момент, провел быстрый прямой вразрез.
«Ну, как? Невкусно, а?»
Пьер вроде бы поутих. Но ненадолго. Опять ринулся в атаку.
И снова лишь мгновенные нырки и уходы спасали Бориса от тяжелых стремительных кулаков.
Так прошли минуты полторы, и Борис почувствовал: Пьер Соммер уже до краев налился яростью. Дышал он тяжко, с сопеньем и хрипом; и ноги его, длинные, словно точеные, теперь уже не отплясывали тот вечный танец боксера, который и делает его быстрым и неуязвимым, готовым в любой миг и к грозной атаке, и к мгновенной защите. Нет, ноги огрузнели и двигались уже не так легко, не так стремительно.
Но Пьер все еще атаковал. Правда, бессистемно, слишком азартно, но все же — упрямо шел и шел вперед.
— Ура, Бегемотик!
— Дави!
— Крюк левой!
Медаль! Золотая медаль! Самым азартным болельщикам казалось: вот она, рядом! Еще один штурм, и Бегемотик уложит этого упрямого русского на брезент.
Но многие зрители уже замолчали. Среди французов немало истинных ценителей бокса. И они видели: нет, нынче атака у Соммера что-то не клеится.
А Борис Щетинин теперь словно дразнил его. Как мальчишку: «На, ударь, попробуй!» И Соммер снова и снова «пробовал». И безуспешно. И это вызывало в нем новые приступы ярости.
Он как бы предлагал обмен ударами. Но Борис на это не шел. Нет, Бегемотик, так будет слишком просто: я — тебя, ты — меня. Примитивно…
Так, в хмурой тишине зала, закончился второй раунд.
— Порядок, — сказал тренер, помогая Борису вынуть капу[7] изо рта. — И второй раунд — ничей. Ну, а теперь — вперед.
Борис и сам это знал.
Да, теперь — вперед. В атаку. Посмотрим, у кого сохранилось больше сил!
С ударом гонга он вскочил и стремительно пересек ринг, не давая французу покинуть свой угол.
И сразу нанес удар. Правой в голову. Отскочил и вновь — правой.
— Ого! — зал зашумел.
— Чистая работа!
Пьер, видимо, вовсе не ожидал такого. Он яростно кинулся в ответную атаку. Но нет! Теперь Борис не желал отдавать инициативу. Нет, ни за что! Он отклонился… Финт левой… И тут же правой нанес мощный удар по корпусу.
— Браво! — зал уже все понял.
Этот русский с такой трудной фамилией начисто переигрывает Бегемотика. Этот Бори́ Штетинни́ — и свежее, и быстрее. И удар его — весит! Очень даже весит!
Все было понятно. Слишком много сил растратил Пьер Соммер в бесплодных атаках первых раундов…
Пьер еще держался. Он даже пытался иногда идти на штурм. Но всем бросалось в глаза: он все время запаздывал. Удары Щетинина хоть на чуточку, но опережали его.
А в конце раунда Борис загнал француза в угол и провел два таких сильных и чистых прямых, что только необычайная стойкость помогла Пьеру Соммеру удержаться на ногах.
И вот последний раз гулко проплыл медный раскат гонга. Сейчас это был радостный, желанный звук. Все самое трудное — уже позади. Так или иначе — но позади.
Противники, вмиг утратив весь боевой задор, какие-то обмякшие, потухшие, медленно разбрелись в свои углы.
Настала та долгая, томительная пауза, которая так нервирует всех. И боксеров, и зрителей.
Кто победил?
В футболе или прыжках, в хоккее или у штангистов таких томительных минут не бывает. Если твоя команда забила три шайбы, а противник — две, ясно, кто победил.
А в боксе?
Кончается бой, и соперники зачастую не знают, кому же из них радоваться, кому горевать?
Вот соберут записки у всех пяти судей, тогда и выяснится.
А пока… Пока нервничают боксеры, горячатся болельщики, противоречивые мнения высказывают не только неискушенные зрители, но даже многоопытные комментаторы.
Борис Щетинин ненавидел эти минуты. Они были изнурительнее самого боя. Кто же? Кто?..
— Порядочек, — сказал тренер. — Бой твой…
Он стоял за канатами, в углу ринга, расшнуровывая перчатки Бориса.
Да, Борис и сам так думал. Первые два раунда не дали четкого перевеса ни ему, ни французу.
«Но третий… Третий мой. Безусловно».
И все-таки… Судьи есть судьи.
Как и многие боксеры, Борис относился к
